— Так, — сказала Лула, — кто-нибудь хочет имбирных пряников?

Кроме того она купила бочонок пива, но все равно прощальная вечеринка получилась невеселая. Итальянки сидели рядом со мной, однако держались отстраненно и холодно, будто я им уже чужая. Остальные смеялись, болтали — каждая группка на своем языке, ели и глазели на меня.

— Какая ты, оказывается, скрытная, Ирма, — наконец напрямую сказала Бела.

— Ты же знаешь, Мистрис обязательно бы пронюхала, что я уезжаю. И тогда она удержала бы мою плату за последнюю неделю.

— Но зачем ты уезжаешь? Мы же как одна семья. Здесь ты никогда не останешься одна.

— Да, но я не хочу…

— … жить в мастерской? — перебила меня Марта, неторопливо стряхивая пряничные крошки с колен. — Мы для тебя не достаточно хороши?

— Да нет же, нет, — я протестующе замотала головой.

— Ирма хочет шить богатую одежду, для богатых дам, — фыркнула Сара и допила свое пиво. — Что, скажешь — не так? Ты не желаешь быть бедной швеей, верно?

Ее слова больно резанули меня.

— Сара, я всю жизнь была бедна. И дело вовсе не в этом. Как вы не понимаете? Я хочу работать с хорошими тканями, с шелком, египетским хлопком, делать сложные фасоны, кружевные оборки, складки и вытачки. А вы разве этого не…

Но Сара уже отвернулась к Беле.

— Ирма, давай-ка еще пива тебе подолью, — сказала Лула. Но во рту у меня пересохло, и пиво мало помогло.

— Может, ты и права, — чуть погодя признала Бела. — Тебе здесь никогда не нравилось, да и брат твой так и не приехал. Наверно, в Чикаго тебе будет лучше. Ты уж напиши нам, когда доберешься. На, держи от меня на память. — Она вынула из копны роскошных блестящих волос резной деревянный гребень и протянула мне.

Я тоже отдала им свои подарки — носовые платки, расшитые маками. Девушки вежливо поблагодарили, мы допили пиво и даже весело поболтали под конец. Все пожелали мне удачи, и мы расцеловались.

Вскоре девушки группками стали выходить из-за стола и потянулись в спальню.

— Храни тебя Господь, Ирма, — сказала одна. Другие просто пожимали мне руки, хлопали по плечу и желали всех благ на разных языках.

Я хотела было помочь Луле убрать со стола, но она отмахнулась от меня.

— Иди спать. Тебе надо хорошенько выспаться.

Однако я не смогла заснуть в ту ночь. Лежа на своей узкой койке, я смотрела на мерцающие в чердачном окне звезды, а в голове моей волнами перекатывались мысли: «Останься. Поезжай. В Чикаго будет лучше. Хуже. Окажешься на улице. Окажешься обычной швеей. Будешь шить модные платья. Умрешь в одиночку среди чужаков». По полу сновали мыши. Девушки вздыхали во сне, сопели и стонали. Дрожа от холода, я встала незадолго до общего подъема, оделась и тихонько спустилась вниз, захватив свой походный мешок.

На кухне у плиты уже орудовала Лула.

— На-ка вот, — прошептала она. — В дорогу.

В корзинке был кукурузный хлеб, вареное яйцо, кусок картофельного пирога и бутылка с чаем. Письмо от Мистрис лежало на столе.

— И возьми еще вот это, — Лула протянула мне небольшую, с ладонь, фотогравюру Авраама Линкольна. — Теперь ты будешь не одна в Чикаго.

— Спасибо тебе, Лула.

Она прижала темную руку к моей щеке, затем подпихнула к выходу.

— Все, беги. Поезд ждать не станет. Будь осторожна. Гляди в оба.

— Ладно.

— Не ладничай. Пиши. И пришли мне немного денег от щедрот своих богатых дам.

Я чмокнула ее, подхватила свои вещи и быстро вышла из мастерской, не оглядываясь назад. Улица была затянута густым прохладным туманом. Я бодро зашагала к вокзалу. С собой у меня двадцать долларов в замшевом мешочке на груди, ножницы-журавль, камешек из дома, китовый ус от Густаво, его рисунки и адрес. Когда устроюсь в Чикаго, напишу ему, и он мне ответит, но уже не до востребования, а в пансион. В этом месяце, в апреле 1882-го, мне исполнится двадцать один год. Скоро я пошлю Дзие еще денег и рисунок первого платья, которое сама сошью в Чикаго. Я отправлю письмо Луле и девушкам в мастерскую, снова напишу Терезе в Нью-Йорк и сестре Аттилио Лучии. В Чикаго я, может быть, даже буду ходить на танцы. Кленовые почки еще не распустились, а я уже покидаю этот город.

Я прошла уже целый квартал, и мечты мои расцветали все ярче. Я приеду в Опи, привезу подарки для церкви: серебряные подсвечники или даже крестильную купель. Заберу Дзию к себе в Чикаго. Мы будем гулять в парке под кружевными зонтиками. Доктор вылечит ей зрение. Мы будем есть жареных кур, белый хлеб и сладкие пироги, и у нас будет свое жилье.

Я не заметила, как сзади подкрались двое. Прежде, чем я успела закричать, мясистая рука, пропахшая сигарами, зажала мне рот и меня быстро затащили в узкий переулок.

— Нас двое, поняла? — прошипел мне в ухо хриплый голос. — Мы можем сделать с тобой что угодно, но, если будешь помалкивать, мы поведем себя, как джентльмены.

Они туго завязали мне глаза какой-то тряпкой. Гребень Белы мешал им затянуть узел, и они выдрали его. Я услышала, как деревяшка треснула под тяжелым башмаком.

— Разверни ее, — скомандовал второй голос.

Я была прижата к стене, лоб упирался во влажные кирпичи. Они забрали мой мешок, и теперь грубые руки шарили по телу в поисках кошелька.

— Только пикни и ты очень пожалеешь об этом, детка. Вы же, первачки, любите прятать деньги в укромных местах.

Я прикусила язык до крови и молча слизывала ее, пока горячая ладонь рыскала у меня под юбкой и между ног. Второй сунул руку за лиф и нашел замшевый мешочек.

— Во-от он, в сиськах спрятался. Девочки-дурочки ни черта не соображают.

— Стой спокойно, киска. Нам нужны деньги, а не твоя тощая задница.

Из-под тугой повязки я видела коричневые ботинки. Рот заполнился кровью. Я пропадаю, пропадаю на улице. Вот так вот. Мистрис была права. Марта была права. Надо мне было оставаться Девушкой-Воротничком.

— Двадцать долларов. Вот дерьмо. Стоило мараться. У тебя, девочка, еще че-нить есть?

— Нет, — выдохнула я.

Они отпустили меня. Ноги подкашивались, я прислонилась к стене.

— Что в корзине? — спросил один.

— Жратва. Так, поглядим. Хлеб, вареное яйцо. Ха, тут еще и старина Линкольн. Вот идиотка-то! — Звякнуло и разбилось о стену стекло гравюры. — Ты откуда?

Я ничего не ответила. Тяжелая рука схватила меня за плечо, тряхнула взад-вперед, так что я ударилась головой о кирпичи.

— Я задал вежливый вопрос. Ты откуда?

— Из Италии, — прошептала я.

— Ай-да-талия, — он ткнул пальцем мне в шрам. — Смотри-ка, а она драчунья. Нам такие нравятся, верно, Билл?