Голос звучал необычно, я помедлил, всмотрелся в его лицо. Когда и успевает бриться: как всегда – до синевы, темные глаза смотрят настороженно, усы по-кошачьи торчат в стороны, но подрагивают, будто ловят чужие запахи.

– А что, – спросил я, – плохо выгляжу? Сбледнул?

– Нет, – ответил он медленно и с еще большей осторожностью, – просто… ну, когда вы стояли там на башне, вроде бы темное облачко…

– Что, опустилось с неба?

– То ли с неба, то ли там разрослось, но день ясный, и вдруг облачко… Временами даже вас бывало не видно.

– Глюки, – ответил я с небрежностью. – Это у тебя видения, скоро святым станешь.

Он покачал головой, все еще не отводя взгляда:

– Видения посылают не только силы Господа Нашего, но и Врага Его.

Я поморщился, сказал невпопад:

– Знаешь, сегодня готовьте лучников, а остаток кордона осмотрим завтра. Чего сегодня ехать? Только приедем, надо галопом обратно, чтоб успеть до ночи.

Он ответил серьезно:

– Да, ваша милость, ночи здесь… бывают очень неспокойные.

Я осмотрел оружейную, помахал мечами, которые мои умельцы приспосабливают из трофейных, бросил пару ножей в деревянную стену: у меня такое неплохо получалось в Срединном королевстве, раздал указания, стараясь не вдаваться в детали, а то вдруг да сделают по-моему.

Летом ночи короткие, а световой день настолько резиновый, что, как говорят в народе, «заря с зарей встречается», то есть не успевает догореть кровавое зарево заката, как тут же начинает разгораться алый румянец рассвета. Мы приехали от Тудора к обеду, уже полдня прошло, а солнце все еще в зените. Вообще-то можно бы успеть… ладно, завтра с утра закончим рекогносцировку моих владений и прилегающих земель.

Герольд не вылезал из людской пару суток. Мне сообщали, что он не столько рассказывает новости и распевает песни, как старается выведать обо мне: кто, откуда, какие цели, что обо мне известно. Я порылся в памяти, вроде бы ничем себя ни запятнал и ни в чем себя не раскрыл. Выждал, может быть, герольд перед отъездом зайдет поблагодарить за прием, на его месте так стоит делать обязательно: вдруг да придется снова побывать здесь же?

Турнир через три недели, на дорогу – две, так что у меня еще дней семь на обустройство замка, перестройку хозяйства, создание новых для моих людей видов оружия, это о композитных луках, а также хорошо бы установить какую-то систему взаимопомощи феодалов по типу ООН или Варшавского договора.

Мол, нападет какой-то дурак спьяну или от переоценки сил, тут же все обязаны приходить на помощь. Чтоб, значит, статус-кво поддерживать. По крайней мере до тех пор, пока я вернусь с турнира. Это две недели туда, две – обратно, и на турнире неделя или две…

Остаток дня даже не заходил в донжон, дыр в укреплении замка отыскалось столько, что уже и сам себе не верю. Если повторится ночное нападение, то кто знает, отобьемся ли так же удачно… Правда, в качестве трофеев доспехи и оружие достались великолепные, теперь мои ребята вооружены до зубов. Лучники упражняются до седьмого пота, я велел челяди, чтобы мастера-лучники ни в чем не знали отказа, да-да, ни в чем, ибо в свою очередь умельцы должны создавать такие луки, чтобы пробивали любые доспехи. Ладно, любые, кроме волшебных, заговоренных, найденных в раскопках, выкованных гномами или кобольдами. Хотя нет, кобольды ковать не умеют, они вроде бы только роют и добывают, хотя, думаю, за тысячи лет могли бы и научиться кое-чему еще, чем только быть сырьевым придатком Запада.

Поздно вечером поужинал среди стражей, охраняющих ворота, чем явно добыл еще очко к рейтингу. Все любят, когда сиятельство нисходит к простому народу и жрет вместе с ним из солдатского котла, слушает их байки, отечески журит, а потом отбывает под заверения, что костьми лягут, но не пропустят врага в замок такого заботливого лорда.

Лишь когда не только багровое солнце закатилось за темный лес, но и багровое небо стало лиловым, а потом черно-звездным, я потащился в донжон. Пара светильников освещает нижний зал ярко, без привычного аромата масла, это из тех светильников, что выполняют повеление прежнего хозяина, мой гербовый щит выглядит необычно даже для меня, перемудрил я с этим гербом, перемудрил, теперь вижу…

Чувствуя в ногах свинцовую усталость, я потащился по лестнице на второй этаж, в голове стучит мысль, что с Тудором почти сдружился – прекрасно, но как с остальными, надо бы как-то связаться со всеми, заявить о желании жить в мире и дружбе, но все идеи сводятся к тому, чтобы бросить мессаги по мылу, емеле или пусть даже емэйлом, если такие уж дикие, то эсемеску, а то и быстро решить все в чате, но этот мир как-то перебивается без устаревшего Интернета, тот остался в далеком дикарском прошлом, а я без Сети жить не могу, человек без доступа к Вебу это не человек, а некая тля…

И вот эта тля и есть сейчас я… Я вздрогнул, обнаружив, что уже поднялся на этаж и бреду, как лунатик, по неосвещенному участку коридора, светильник мертв, перегорел, наверное. В темноте стена потеряла серый оттенок, однако и чернота постепенно уходит, камни выглядят странно зеленоватыми, слегка прозрачными, каким бывает булыжник после сильного дождя. Я ощутил толчок в груди, отодвинулся от этой пугающей зелени, но и с другой стороны стена такая же зеленая, двинулся как можно ближе к середине, и вдруг слева в стене, именно в стене, что-то шелохнулось.

Я остановился не потому, что восхотел по праву хозяина грозно спросить «Хто там?», просто ноги застыли, как сосульки. И устрашился сдвинуться, чтобы не сломались, как тонкие льдинки.

Из стены пугающе медленно выдавливается лицо, проступает барельеф, все из того же зеленоватого камня, нет, чуть более серый, лицо крупное, по размерам просто нечеловеческое, великанское, но черты людские: высокий лоб и красиво изогнутые брови, длинный тонкий нос…

Лицо застыло, перестав выдвигаться, я смотрел, не дыша, каменные веки медленно поднялись, невидящие глаза уставились на меня, даже в меня. Я не различил зрачков, но неизвестный смотрит именно в меня, подсказало то самое седьмое чувство, что подсказывает летучим мышам или рыбам-сонарам. Каменные губы дрогнули, шевельнулись, вздулись складки у губ, высокие скулы стали резче.

Некоторое время неизвестный пытался сказать нечто, каменные губы с огромным усилием шевельнулись, а я, осмелев, сказал тихонько:

– Не слышу… Если можешь, вруби звук.

Губы снова задвигались, но все так же беззвучно. После двух попыток неизвестный умолк, в смысле – перестал двигать губами. Лицо начало вдавливаться обратно. Я чувствовал, что делает это не по своей воле, его именно выдавливает нечто из более враждебного и чужого, может быть даже более плотного, чем камень, воздуха.

Стена стала ровной, отесанные валуны на этом месте такие же, как и на противоположной, мышцы мои, что едва не лопаются от напряжения, расслабились. Я перевел дыхание, вспомнил некстати о черном рыцаре, что с неведомого холма неотрывно смотрит на замок, потом о статуе в замке, что по ночам оживает и разъезжает по дальнем краям, еще подумал о той деве из кованной меди, у которой я так бездумно взял тогда посмотреть меч, зябко передернул плечами и сказал вслух: