Когда Пендерграст представил меня, я услышал, как кто-то с шумом втянул воздух, но когда перевел взгляд на семейство, не смог определить, кто это был.

– Доброе утро, – сказал я. – Позвольте мне выразить вам глубочайшие соболезнования.

Получилось кратко, но когда я нервничаю, то нередко принимаюсь болтать. Лучше не начинать, чем потом затыкать себе рот.

Пендерграст произнес еще несколько вступительных фраз, и пока он говорил, я, стараясь не привлекать внимания, присмотрелся к членам семьи; мне хотелось понять их настроение.

Сначала я посмотрел на Элоизу Моррис. Меня не слишком удивило, что она снова в наряде Скарлетт О’Хары. На сей раз платье было синее из чего-то вроде атласа. Юбки раскинулись вокруг нее, она не сводила глаз с Пендерграста. Тот пока что говорил банальности, поэтому я перестал слушать и продолжил рассматривать.

Хьюберт Моррис сидел на диване футах в трех от жены. Сегодня на нем был вышедший из моды, заношенный и залоснившийся костюм. Он часто моргал и прикладывал к глазам платок, утирая слезы. Интересно, какие – крокодиловы или настоящие?

Дафна, мать Хьюберта, полулежала на втором диване, параллельном первому, и одной рукой держалась за лоб, другой за горло, точно так же, как я ее видел в субботу. Она поглаживала больные места, тихонько постанывая, но никто в комнате не обращал на нее ни малейшего внимания. Рядом с Дафной ненавязчиво маячил Трутдейл, но его тоже не слишком тревожил ее страдальческий вид. Его лицо оставалось непроницаемым.

Я заметил, что последняя пара родственников, внучатые племянник с племянницей, заняли стулья за Хьюбертом, и только тут сообразил, что все расселись на те же самые места, что и в субботу. Синтия Делакорт и сегодня оставалась такой же отстраненной от происходящего, что и при нашем субботнем знакомстве. Стюарт, наоборот, ерзал на стуле, с трудом сдерживая чувства – неужели в предвкушении?

Пендерграст закончил вступление, и я вновь прислушался к его словам. Он достал из внутреннего кармана пиджака объемный документ и начал разворачивать страницы. Но читать ему не дали – теребя шуршащие юбки, заговорила Элоиза Моррис:

– Дядя Джеймс любит печенье. По-моему, на кухне есть печенье специально для него, так Трутдейл сказал. Мы с ним всегда так славно пьем чай с печеньем.

Элоиза вспорхнула с табуретки, но Хьюберт рывком усадил ее обратно:

– Да уймись ты со своим печеньем, Элоиза. Ты что, забыла, что дядя Джеймс умер? Не будет он больше с тобой ничего так славно есть.

Голос Хьюберта, высокий и визгливый, мог принадлежать звонившему накануне.

Меня изумило, что Элоиза никак не отреагировала. Она сидела тихо и смотрела в пол, зато Дафна Моррис сразу же начала громко страдать:

– Хьюберт, Элоиза, я вас умоляю, не надо снова ссориться. Я этого не выдержу, особенно сейчас, когда мой бедный брат так рано и трагически погиб. Мало того, что весь дом перевернули всякие гнусные полицейские, копаясь в наших вещах. Если еще и вы будете ругаться, я боюсь, что у меня случится сердечный приступ, как у Джеймса, – пока она говорила, она не переставала потирать лоб и горло.

Голос у нее был до странности похож на голос сына; может быть, это она угрожала мне накануне? Очень интересно.

Не менее интересно мне было узнать, что полиция обыскивала дом. Если нашлось что-нибудь, имеющее отношение к книжной коллекции, я надеялся, что Канеша не станет это от меня скрывать.

– Да уймитесь вы, тетя Дафна, – сказал Стюарт. Каждое его слово было пропитано ядом. – Правительство раньше отменит подоходный налог, чем Хьюберт перестанет шпынять Элоизу.

Хьюберт запыхтел, но так ничего и не ответил. Элоиза продолжала смотреть пустыми глазами, а Дафна еще немного постонала и затихла. Синтия сидела с таким видом, будто ее все это не касалось. Я не мог решить, правда ли она не испытывает в отношении родственников ни малейших чувств или только хочет произвести такое впечатление.

Пендерграст снова заговорил:

– Если позволите отвлечь вас от беседы, дамы и господа, у нас тут завещание, которое я собирался прочесть.

При этих словах Дафна пару раз трагически вздохнула, остальные не сказали ничего. Пендерграст продолжил, начав с обычных фраз: «Я, Джеймс Салливан Делакорт, находясь в здравом уме…»

Я отвлекся и продолжил украдкой рассматривать родственников. Кроме Дафны, никто из них не казался удрученным смертью Джеймса Делакорта. Правда, я заметил, как Трутдейл поднес к лицу платок, но не понял, что он утирает – слезы или пот. В комнате было довольно жарко.

Когда я снова прислушался к юристу, тот зачитывал, как распределено наследство:

– «Стюарту Делакорту, внуку моего брата Артура, сумма в двести пятьдесят тысяч долларов».

Услышав свое имя и немалую цифру, Стюарт просиял, но его радость улетучилась, когда Пендерграст продолжил:

– «Стюарт, настоятельно советую тебе потратить часть наследства на покупку собственного жилья. В особняке Делакортов тебе больше не место. Ты должен освободить дом в течение трех месяцев со дня моей смерти. И забрать тебе разрешается только то, что ты привез, когда поселился здесь тридцать два года назад, и то, что купил с тех пор».

Стюарт покраснел так густо, что я испугался, как бы его не хватил удар. Но, как ни странно, он ничего не сказал, и даже перестал вертеться на стуле и как будто оцепенел. Если он убил двоюродного деда, то за труды получил не так уж много. Двести пятьдесят тысяч долларов – немалые деньги, но он явно был поражен тем, что его выставили из особняка.

Пендерграст продолжал:

– «Синтии Делакорт, внучке моего брата Томаса, сумма в двести пятьдесят тысяч долларов».

Синтия наконец прислушалась. Она моргнула и даже слегка изменила позу.

– «Синтия, ты отправляешься вслед за Стюартом. Пора тебе завести свой дом и наладить собственную жизнь. На поиски жилья у тебя три месяца. Хватит терять время».

Я смотрел, не проявит ли Синтия ненароком искренние чувства. Она засмеялась, чем изумила меня и нескольких своих родственников. Дафна Моррис опять принялась стонать:

– Синтия, как ты можешь смеяться в такую минуту? Это совершенно неприлично! Где твое воспитание?

– Будет вам, тетя Дафна. Можете разыгрывать умирающего лебедя перед Хьюбертом или Трутдейлом, но с нами номер не пройдет, мы вас слишком хорошо знаем, – низкий, глубокий голос Синтии прозвучал презрительно и насмешливо; Дафна снова захныкала, на сей раз без слов.

Элоиза повернула к свекрови ничего не выражающее лицо:

– А животных, которые ранены так тяжело, что их уже не спасти, следует добивать, чтобы не мучились.

Хелена Луиза говорила, что семейство с заскоками, но даже не представляла, до какой степени.

Никто не успел прокомментировать странные слова Элоизы, потому что вмешался Пендерграст: