Филиппов зажмуривается, умолкает. Плюет в сторону. Катя чувствует легкую тошноту.

— Я могу подумать?

— Подумай.

4

Катя опаздывает — нарочно, а он уже ждет. Бархатный пиджак, шелковый шейный платок, пальцы в перстнях, сорочка с витой монограммой: «АБ» — Андрей Белоногов. Он держится прямо и кажется моложе своих шестидесяти восьми, но не молодится нарочно — седая грива спадает на плечи, и закра шивать седину, как другие запоздалые ценители женской красоты, он не собирается.

При виде Кати он галантно поднимается, целует ей руку, совершенно, кажется, не смущаясь обслуги и многочисленных гостей заведения. Что же случилось с Рублевой, спрашивает себя Катя. Неужели отставка?

— Спасибо, что нашли время, — говорит Белоногов. — Я и не надеялся уже.

Катя склоняет головку, приподнимает уголки губ, осторожничает.

— Чем же я обязана?

— Приметил вас в «Спящей красавице».

— Правда? Я ведь там не солирую. Я там большую часть времени сижу с краешку и восхищенно смотрю на танцы фей.

— Когда вы на поклон выходили. Вам еще такой бравый военный выдал безвкусный такой огромный букетище. Такие только к вечному огню класть.

Катя молчит.

— Военный, правда, был хорош. Справедливости ради, — любезно добавляет князь.

— Это мой жених.

— Я так и подумал. Вы выглядели очень счастливой.

— Я долго его не видела. Он служит на Кавказе.

— Ну, на Кавказе сейчас поутихло… Что ж, ему можно только позавидовать. Мэтр, можно винную карту?

Пожилой сомелье передает ему тисненный золотом картон.

— Какая у вас патриотическая селекция. Юг России и Кавказ. Вот за что воевал ваш жених, — замечает Кате Белоногов. — Ну, а скажите, — он понижает голос, — нет ли у вас чего-то подпольного? Из калифорнийских, полнотелых, округлых?

Мэтр с сомнением косится на Катю, кашляет в седой кулак.

— Барышня со мной, и ей можно доверять, — рокочет мягко Белоногов, подмигивая Кате. — Зинфандель, пино нуар? Напа вэлли?

— Есть зинфандель, — кашляет в кулак сомелье, оглядываясь с опаской даже на официантов. — Но будет в бутылках из-под кагора.

— Главное не форма, а содержание, — шутливо отвечает ему Белоногов.

Несут неведомый зинфандель, и какие-то крохотные чудно пахнущие салаты — «Что это? Трюфель!», — и нежное, как женские губы в поцелуе, красное мясо в компании пророщенной сои, в общем — ах.

Катя едва пригубливает вино, едва притрагивается к мясу.

— А теперь он уехал на восток, — говорит она. — В Ярославль. И ни слуху ни духу.

— В Ярославль? — Князь морщит высокий лоб. — Не лучшее сейчас место.

— Вам что-то известно?

Она откладывает прибор.

— Кое-что, но немногое. — Он вздыхает. — Вы знаете, я при дворе несколько особняком. Мне-то покойный император жаловали дворянский титул по дружбе, а не по службе. Хотя сами-то они из службы как раз и были. Так что белая кость ко мне и ревнует, и подозревает меня во всяком.

— По дружбе? — переспрашивает Катя, позволяя себе наколоть на вилку еще кусочек мяса.

Князь Белоногов уже третий бокал осушил, просит новую бутылку лжекагора.

— Да. Мы с покойным Государем со школы были знакомы, верите? Вместе в футбол гоняли на коробке после уроков, в «Контру» играли в компьютерном клубе… Можете себе представить, насколько я стар? Мда. А теперь вот будет Миша Стоянов, мало что император, и к лику святых причислен. Неисповедимы пути твои, Господи…

— Его канонизируют? — поражается Катя. — Правда?

— Да! Это только послезавтра в газетах будет. Увидите. Да, Владыка объявит. Решение принято уже, церемония до Рождества пройдет.

— Не может быть.

— Может и будет. Спаситель Отечества, основатель Московии, созидатель нового российского государства… Давно пора. Если основатель свят, то и государство свято. Тем более что и чудо в наличии имеется… Эх, простите меня, Катенька, вам ведь это, наверное, совсем неинтересно. Это я по инерции, продолжаю разговоры из правительственной курилки, а с вами бы лучше об искусстве стоило.

— Да нет, что вы…

Катя рассыпает соевые ростки и скорей принимается собирать их.

— Где вас кроме «Спящей красавицы» можно увидеть?

Она отрывается от сои. Хочет поднять ресницами ветер.

— В «Щелкунчике». Варнава будет как раз к зимним праздникам ставить «Щелкунчика». Жду не дождусь. Я из-за него пришла в балет. Чайковского оттуда всего насвистеть могу, все два часа, — улыбается Катя. — Но пришлось подождать вот. Его лет десять, наверное, у нас в Большом не ставили. Ну ничего, дождалась вот, и даже до выхода на пенсию.

— Какую партию вам предлагают? — учтиво интересуется Белоногов.

— Ну я ведь в кордебалете. Какие нам предлагают там партии? Оптовые. Буду гостьей, потом игрушкой, потом мышкой-норушкой.

— Я тоже этого «Щелкунчика» жду, знаете, — откликается князь. — Я ведь большой поклонник Варнавы еще с древних времен. Давно пора было переосмыслить его, как считаете? Да. Хочется свежего чего-то. Чего-то яркого. Молодой крови.

— Я лично готова быть донором.

— А какой вы сезон танцуете? — спрашивает Катю Белоногов, изучая ее сквозь бокальную лупу.

— Пятый.

— Игрушка… Несправедливо. Засиделись вы в кордебалете, Катенька. Одни и те же лица блистают, а блеск-то уже потускнел.

Катя как бы давится вином, пачкает кремовое платье, Белоногов хлопочет вместе с официантом, чтобы спасти ее, а сам усмехается. В эту передышку она одергивает себя.

— Я не хотела бы, чтобы вы подумали… Если вы можете что-то для меня сделать, я бы о другом вас попросила.

Князь слушает внимательно.

— Про моего жениха… Лисицын, Юрий, подъесаул. Может, есть возможность узнать… Что с ним…

Белоногов кладет себе в рот кусок нежного красного мяса и неспешно пережевывает его, глядя Кате прямо в глаза.

— Я мог бы попробовать. Но не нужно переоценивать уровень моей осведомленности, — предупреждает он.

— Я была бы очень признательна, — говорит Катя. — Очень.

Домой Катю отвозит лакированный автомобиль с номером «717».

5

И вот балетмейстер подзывает слегка похмельную Катю к себе, мягко берет ее за локоть. Катя, как обычно, первая; в зале только она и десять ее отражений.

— Катюш. Мне кажется, время пришло. Я хочу, чтобы ты партию Мари освоила.

— Какой Мари? — Катя глупеет от ужаса и ощущения рождественского чуда.