— А нечего рассказывать, — жмет плечами Катя. — Обещал позвонить, если будут новости о Юре. Видимо, никаких новостей пока что нет.

И тут в прихожей начинает пиликать их старый телефон — белая трубка с кнопками, прилаженная над продавленным креслом.

Катя вспархивает и летит туда, к нему.

— От Его светлости князя Белоногова, — произносят в трубке гнусаво и значительно. — Приглашение на встречу.

7

— Новости неутешительные. — Белоногов перекладывает бумаги.

Машина ждала Катю у подъезда, помощник строго сказал ей, что разговор не телефонный и что князь примет ее у себя.

Пятисотметровый апартамент панорамными окнами своими выходит на Москву-реку, которая непреодолимым рвом отчерчивает багровые Кремлевские стены; но с этой вышины Кремль кажется лежащим у Белоногова на ла дони.

Помощник испаряется, плотно притворив за собою двери, Катя присаживается на краешек гостевой оттоманки — а князь выходит из-за огромного стола красного дерева и принимается задергивать тяжелые, как театральный занавес, шторы с золотой кисеей и кистями. На нем снова изящный бархат — на этот раз винного цвета — и подходящий к нему шелковый шейный платок.

Катя наблюдает за ним с растущим беспокойством и еще каким-то иным чувством. Бессилие? Обреченность? Предвкушение? Предвкушение — чего? И ужас. Только затемнив комнату полностью, князь приближается к Кате.

— Отряд, которым командовал подъесаул Лисицын, в полном составе пропал без вести. Есть все основания считать его погибшим. Но похоронки не ждите. Экспедиция была секретная, удивлен, что вы вообще столько про нее знаете.

Катя принимается моргать — часто-часто, прислушивается к себе: оборвалось у нее что-то там, внутри? Ей хочется, чтобы оборвалось. И при этом страшно не хочется, чтобы Юра погибал.

— Что с ними произошло? Неужели нет никакой надежды? — перебивает она саму себя.

— С Ростовом нет связи. Установить, что случилось, нет возможности. — Князь говорит сухо. — Я попрошу вас никому об этом не говорить, Катя. Это серьезно. Я человек гражданский, влез тут не в свое дело ради вас, и мне остается только надеяться, что это все останется между нами. Вы понимаете меня? Вы хорошо меня понимаете?

Катя сидит с сухими глазами.

Почему у меня сухие глаза, спрашивает она себя. Разве я не должна сейчас зарыдать? Что со мной не так?

Она старается представить себе Юру — смешного, нервного, такого в нее влюбленного, слишком серьезного и слишком боящегося ее потерять, без предупреждений являющегося на спектакли, рвущегося из-за нее в драку с липкими московскими мужчинками, яростного и глупого в постели. Вспоминает о предложении, которое он сделал ей по телефону в ночь отправления. О том, что она обещала ответить ему, когда он вернется.

Когда Катя вспоминает о том, как Юра ее любил, глаза начинает пощипывать.

Она думает о том, что любила в нем только его любовь к себе. Думает о том, что что себя ненавидит. Спрашивает себя — не кокетничает ли она сейчас с мертвым Юрой, якобы каясь и якобы ненавидя себя.

— Разумеется. Я никому не скажу.

Она поднимается, кланяется.

— Мне очень жаль, — произносит Белоногов. — Я этого не хотел.

Когда Катя уже стоит в дверях, он берет ее за руку.

— Это все новости, которые я в последний момент получил, — говорит он. — Надеялся успокоить вас. А вообще я хотел вас на маскарад позвать, граф Иванов дает. Но теперь, видимо, это уже будет неуместно…

— Это уже будет неуместно, — подтверждает Катя, мягко отнимая у него свои пальцы.

8

— Сука! — шипит ей Антонина. — Змеюка подколодная! Ты думаешь, я ничего не знаю? Ничего не понимаю? Ты думаешь, я идиотка, да? Думаешь, мне Зарайский не доложил в первый же вечер? Ты его очаровала, думаешь, да, дешевка?

Катя застыла, вся ее загодя отрепетированная тирада присохла к гортани, не лезет наружу. Антонина подходит к ней на шажок ближе, еще на шажок — и Катя против своей воли отступает.

— Ты думаешь, зачем он это делает?

— Кто?

— Кто! Белоногов. Белоногов! Ты за кого меня держишь? Ты, харя подмосковная! Он это делает только ради одного, и я хочу, чтобы ты это четко понимала. Он просто хочет мне доказать, что он меня может на любое говно заменить по щелчку пальцев. И вот он нашел тебя, говно par excellence, чтобы мне стало все ясно сразу и окончательно. Ты думаешь, это он с тобой беседы ведет? Это он со мной, со мной разговор ведет, через тебя! Кукла резиновая.

— Тоня, ты что? Ты о чем?

— О дублировании. Ты ведь мой дубль теперь, да? Подстраховываешь меня, так? И журнальчик мой, я уверена, украла ты, сука ты завистливая!

— Ты бредишь, — говорит ей Катя.

— Куда ты собралась? В высший свет? Выше своей маленькой глупенькой головки хочешь прыгнуть? Да ты же подстилка солдатская, ты же фронтовая шлюха по сути по своей, куда тебе, что ты там забыла? А где твой ебарь в папахе, не дождалась?

Катя делает шаг Антонине навстречу и лепит ей пощечину с короткого злого замаха.

— Журнал я взяла. И остальное заберу. Гори в аду.

Они расходятся по разным углам Большого театра — до репетиции.

Когда Рублева поднимается на сцену, щека у нее все еще пылает. Добродушнейший Варнава, который приближается к приме, чтобы всего только поправить ей изгиб руки, получает от нее эту пощечину по цепочке.

— Ты эту вон поучи пойди, — она даже не оборачивается в Катину сторону, — а я справлюсь как-нибудь. Я у великих училась, сморчок.

— Тонечка, — Варнава перестает лучиться. — Ты, может быть, отдохнешь сегодня? Если ты не в настроении? А Катя станцует.

Кордебалет замер испуганной и любопытной стайкой. Балерины смотрят огромными глазами. Танцовщики смущенно оправляют трико.

— А ты сам, Володенька, не хочешь ли сегодня отдохнуть? — бешено и ласково отвечает Рублева. — И вообще, не утомился ли ты столько работать, ты ведь не молод уже? Не ты ведь тут решаешь, кто у нас будет отдыхать, а кто работать, Володенька, кого мы обманываем? Быстрицкий больше твоего решает, спроси у девчонок, любая подтвердит. Кто сговорчивей, того и партия. Да, девочки?

Балерины стоят молча.

— Святые мои. Вот кого канонизировать бы — вас, вас, сладкие мои, мои вы верные подруженьки!

— Я тебя не узнаю, Тоня, — огорчается Варнава. — Что с тобой?

— Белоногов ее бросил, — объясняет ему кто-то из стаи.

— Белоногов меня, для начала, не подбирал! — гневно обрубает ее Рублева. — Меня если и подбирал кто-то, то нынешнего Государя императора батюшка, а Белоногов меня — так, утешил!

На сцене тишина — жуткая.

— Что уставились?! — кричит на них Рублева. — Как будто вы этого сами не знали!