Вчера я смотрела наши школьные фотографии. Мама ругает меня и грозится их выкинуть, говорит, что я все время ковыряю свои раны. Я знаю, что ничего уже не изменишь, да и невозможно это, но рука не поднимается выкинуть фото. Это как выбросить частичку своего прошлого, частичку себя. Я беру эти фото, прикладываю к губам и вдыхаю свое прошлое, наше прошлое. Помнишь, как мы классом ездили по местам боевой славы, а потом всю ночь простояли в поезде у окна и проговорили? Ты рассказывал мне о нашем будущем, потому что в будущем мы всегда должны были быть вместе.

Я купила нашей дочке на день рождения красивую куклу и сказала, что это подарок от папы. Я расскажу ей про тебя позже, когда она немного подрастет, — скажу, что ты был полярником или альпинистом. Такие легенды придумывают многие одинокие мамы. Я не могу сказать дочери, что ты жив и здоров, живешь с нами в одном городе и у тебя другая семья. Все это твое счастье никак не укладывается в моей глупой голове, ты уж прости меня, Ежик. Я научилась жить без тебя, но это очень больно, словно ходишь голыми ногами по раскаленным углям. Если бы не наша дочка, я бы не смогла жить. Ладно, Ежик, не буду больше жаловаться, думать о прошлом, у меня для этого остается все меньше и меньше времени — я много работаю. Неужели ты счастлив без меня? Как, как это возможно, скажи?!»

Третья записка была надорвана, словно ее хотели уничтожить, а потом передумали, и писал ее другой человек — буквы были неровные, пляшущие, словно их выводил кто-то с плохим зрением. Юля еле разобрала написанное.

«Моя дочь умерла после продолжительной и тяжелой болезни. Я старый человек, и мне осталось немного… У меня на руках ваша дочь… Прошу вас в случае моей смерти позаботиться о ней…» Дальше были, наверное, координаты, номер телефона, но часть информации просто не подлежала восстановлению.

«Ну что, Юлечка, легче тебе стало от внедрения в чужую жизнь?» — спросила она у себя.

Какое отношение имеет к этим письмам, к этой истории Марк Бельстон? Эти письма лежали у него на столе, он читал их чуть ли не за несколько минут до происшествия. Может, они были адресованы ему? Он и есть Ежик — объект неразделенной любви? Женщина, писавшая ему эти письма, умерла, а у него осталась дочь, незаконная дочь олигарха, которую не хочет признавать семья. Следовательно, мотивы нападения нужно искать в запутанных дебрях семейных историй. Но ведь если женщина умерла, кто рассказал отцу о дочери? Нет, какая-то путаница! Не получается, не складывается гладко эта история.

А как же Анна Красновская? Ее ребенок? Что будет делать она? В любой истории самая пострадавшая сторона — это всегда женщина. Вот разве она, Юлька, не пострадавшая сторона в отношениях с американским другом Кевином? Она не думала, что он, пообщавшись с ней в социальных сетях, приедет в Россию. Они полюбили друг друга, строили совместные планы на будущее, но Кевин так до сих пор и не принял решения переехать в Россию окончательно[2]. Да, у него замечательная и высокооплачиваемая работа, но Юлька не видит себя в Америке и совсем не представляет, чем она там будет заниматься и как жить. А Кевин не настаивает ни на каком варианте, его, похоже, нынешнее положение вещей устраивает. А она страдает, переживает, мучается, ей все время кажется, что он разлюбит ее. Какая любовь на расстоянии? Она здесь, пишет все время для своей газеты, а он в далекой Америке. Юлька устала ловить сочувственные взгляды коллег. Она так пожалела себя, что поневоле начала всхлипывать.

— Юля, ты плачешь? — Таня приподнялась на кровати и с жалостью смотрела на девушку.

— Доброе утро, Танечка! Это у меня так, от компьютера глаза слезятся, я сегодня статью для газеты писала. Подъем, у нас сегодня много дел! Погоди, кому-то мы с утра понадобились. Говорите! — ответила она по сотовому телефону. — Аванесов! Как здорово, что вы позвонили! Мне надо с вами встретиться и многое рассказать. Вот видишь, Танюшка, я тебе говорила, что день у нас нынче сложится. Собирайся!

Лев Бельстон нервничал. Газеты и телевидение словно сошли с ума и воскресили темы, которые уже начали покрываться пылью забвения. Той истории, когда тысячи российских пассажиров на несколько суток застряли в российских аэропортах и для того, чтобы помочь людям, потребовалось вмешательство российских властей, было как минимум три года.

В то время они с Марком отдыхали в Италии, отпуск пришлось прервать и долго разбираться в кризисе с возросшими ценами на топливо, с кредиторскими задолженностями авиакомпании, с новыми кредитами для покупки самолетов. Проблемы были как ожидаемые, так и непредвиденные. Бельстоны работали как сумасшедшие, оптимизировали маршрутную сеть и парк, но если бы не Адольф Гранц, решивший самый главный вопрос — получение крупного кредита под государственные гарантии, «Грин-авиа» давно была бы разорена.

Давняя история вдруг стала актуальной, потому что сегодня утром забастовали стюардессы, объявив о трехмесячной задержке заработной платы. Закончились налоговые льготы, и нужно было платить по счетам. Все эти вопросы находились в компетенции генерального директора, который так и не пришел в себя. Погода для братьев Бельстон была явно «нелетной». Представительницы бастующих стюардесс настаивали на встрече с руководством и были настроены воинственно. Лев понимал, что отложить встречу до выздоровления Марка нереально, невозможно. Надо принимать решение здесь и сейчас.

— Хорошо, пусть войдут, — сказал он секретарю и встал около стола — не сидя же ему встречать женщин!

Вошедшие стюардессы пытались не поддаваться чувствам, но все равно сорвались на крик. Лев видел, как некрасиво кривились их рты.

— Так больше не может продолжаться, нам нечем кормить семьи!

— Я постараюсь решить ваши вопросы.

— Это не наши вопросы, Лев Александрович, это ваши вопросы! Мы уже написали в прокуратуру и будем продолжать забастовку.

— Я думаю, что в течение трех дней я удовлетворю все ваши требования.

Почему он произнес «три дня», Лев не знал. Ему казалось, что дамы готовы просто разорвать его от возмущения, а он не любил скандалов и выяснения отношений. «Да, мне нужно три дня», — успокаивал он себя, надеясь, что в течение этого времени сможет решить вопрос с кредитом.

Восставших стюардесс он понимал, у них не «Люфтганза», где зарплата начинающего бортпроводника — больше полутора тысяч евро, но получить очередной кредит он мог только с помощью Адольфа Гранца.

Утром Лев звонил в реанимацию, чтобы справиться о здоровье Марка, ему сказали, что пока все без изменений. Изменения, в том числе забастовка, подстерегали его на работе. Лева особо не вникал в деятельность генерального директора «Грин-авиа», его делом была техника, но теперь он оказался с проблемами один на один. Марк, как всегда, подставил его, но сейчас предъявлять претензии к брату глупо, он сначала должен поправиться — это самое главное. Кому Марк перешел дорогу? Сегодня Лев должен встретиться со следователем, но у него нет ни малейшей версии, почему на Марка напали. Он же не будет рассказывать глупые школьные истории и сетовать на то, что брат всегда сам «наскребал» неприятности. А может, Фрида права, и это связано с женщинами, ведь какая-то Анна в любовницах у брата действительно есть. Лева же не слепой, он видит печальные глаза Сони, обращенность Марка не внутрь семьи, а наружу. Когда-то он пытался спросить брата о его семейных отношениях, но Марк просто посмеялся над ним: