на мякине не проведёшь. Должно быть, богато живут на своей родине, должно быть, социализм – это счастье для людей труда! Вот зачем мне нужны деньги, Андрей Николаевич. Ну, и сама по себе хорошая жизнь тоже нравится, глупо отрицать.

– Этак ты себе и особняк во Франции купишь, чтобы показать, как хорошо живут советские люди. Или сразу уж замок.

– Я подумаю над вашей идеей, Андрей Николаевич. Подумаю.

– Ладно, теперь к делу. Как понимаешь, я пришел не расходы твои проверять. Ты вот что скажи, у Ольги ребенок от тебя?

– Да.

– И ты вот так не боишься в этом признаться?

– Не понял. Чего мне бояться?

– Так таки и нечего?

– Андрей Николаевич, я на летних каникулах два раза был на волосок от смерти. Ну, не на волосок, на пару сантиметров. Я не хотел, так получилось. Тогда боялся, да. И то задним числом. Не самой смерти, а её непредсказуемости. Сейчас ты отплясываешь на палубе теплохода «Шизгару», а через пару минут тебе в голову ни с того ни с сего стреляют. Вот сюда, – я снял берет и показал шрам. Волосы на голове потихоньку растут, но рядом со шрамом они седые. Видно, трофика нарушена. – У вас тоже пистолет с собой? Какой? Мне бы хотелось, чтобы в меня стреляли из «Маузера». Он тяжелый, большой, вдруг и смогу увернуться. А нет, так всё же «Маузер» – пистолет знаменитый, Маяковским воспетый.

– Не мели ерунды, – ответил Стельбов, но было видно, что он задет и смущён. – Причём здесь пистолет? Просто дети – это дети. Ответственность. А безответственность – недопустима!

Ответственность. Екатерина Еремеевна Бочарова тоже на ответственность налегала.

И я ответил почти теми же словами:

– А разве я собираюсь уходить от ответственности, уважаемый Андрей Николаевич? Да и как можно уйти от ответственности? Я уже принял её!

– В самом деле?

– Разве я давал когда-то повод усомниться?

– И в чём она, ответственность, будет выражаться?

– В заботе о настоящем, в заботе о будущем.

Стельбов помолчал, обдумывая.

– Я слышал, что вы там, в Ливии, свадьбу играли. Не верю, конечно. Но учти – у нас эти мусульманские штучки с многожёнством не признаются.

– Тогда вам и подавно не о чем тревожиться.

– То есть?

– Раз не признаются, значит их нет. А если нет, то о чем тревожиться? И оставьте, пожалуйста, бутылку. Не нужно вам пить. Совершенно не нужно. Радоваться можно и трезвым.

– Радоваться? Чему?

– Дедушкой станете – поймёте.

– Можно подумать, ты знаешь, что такое – стать дедушкой, – проворчал Стельбов, но вижу – задумался.

И это хорошо.

Глава 14

2 ноября 1976 года, вторник

Посчитаем, состоятельные чижи!

Я встал из-за стола и десять раз вдохнул полной грудью. Форточка приоткрыта, воздух чистый, прохладный, почему бы и не подышать? Вдох, десятисекундная пауза, выдох, пятисекундная пауза. Углекислота крови расширяет сосуды и, парадоксальным образом, обогащает органы кислородом. Мозги в первую очередь.

Десять наклонов, доставая ладошками до пола. Десять приседаний. Десять отжиманий. Всё, хватит. Пора к столу.

Я надел свой «деловой» халат и вернулся к бумагам.

Поговорка гласит, что цыплят по осени считают. Вот я и посчитал. По состоянию на первое ноября. Логики не ищу, причем здесь логика. Просто эта дата ничуть не хуже другой.

Внимание Стельбова к моим копилкам тоже побудило проверить карманы, да.

Итак, доходы и ресурсы. На срочных вкладах в сберкассе у меня сто девяносто две тысячи рублей. Это обеспечивает ежемесячный чистый доход четыреста восемьдесят рублей. Хорошо? Отлично!

Стипендии от спортобщества Динамо и Спорткомитета – триста сорок рублей ежемесячно. Хорошо? Опять отлично!

Студенческая стипендия пятьдесят шесть рублей в месяц. Её со следующего семестра не будет. Есть варианты получать студенческую стипендию и дальше, во время обучения по индивидуальной программе, но я отказался из соображений эстетики. Некрасиво будет. Могу я обойтись без студенческой стипендии? Могу. И обойдусь.

Заработок в «Поиске», зарплата вместе с премиальными за последние двенадцать месяцев – пять тысяч шестьсот чистыми. Я же не главный редактор, не исполнительный директор, мне и этого довольно.

Далее: рента с ливийского миллиона – десять тысяч рублей чеками категории «Д» в год. Не уверен, что она продлится до две тысячи сорокового года, не уверен, что и до двухтысячного, но лет на десять рассчитываю. Даже на пятнадцать.

Продолжу.

Призовые за победу на чемпионате СССР семьдесят пятого года – двенадцать тысяч рублей.

Отчисления за оперу – двадцать шесть тысяч рублей.

Итого пятьдесят восемь тысяч округленно. За год.

Расходы? Мои расходы за двенадцать месяцев на непроизводительные нужды – восемь тысяч рублей. Тоже округленно. Восемь тысяч, конечно, сумма большая. Даже очень большая, но – смысл экономить? Никакого.

Что в остатке?

В остатке у меня профицит в пятьдесят тысяч рублей. Пятьдесят тысяч!

И это только в рублях. Валютные поступления, как и расходы считаю отдельно, у меня на валюту особые планы.

Кто виноват в моем богачестве? Все вместе: дедушка, опера, шахматы. Совпало, как в американском игровом автомате, три вишенки.

Что делать?

Отнести эти деньги опять в сберкассу, на срочный вклад, и будет у меня в сберкассе не сто девяносто две тысячи, а двести сорок две? Что в свою очередь даст семь тысяч двести шестьдесят рублей годового дохода? И так снова, снова и снова?

Дурная бесконечность. Которая рано или поздно лопнет. Лет через десять, через пятнадцать. Почему-то именно эти даты считаю наиболее вероятными. Через десять начнет рушиться, через пятнадцать рухнет. Рухнет и засыплет под обломками. Если, конечно, сидеть сложа руки.

Деньги сегодня не имеют функции сокровищ, то есть не несут ценности сами по себе. Прежде да, прежде, когда они представляли собой золотые, серебряные или хотя бы медные монеты, они были самоценны. Золото, оно везде и всегда золото, независимо от обстоятельств. Атос, Портос, Арамис и примкнувший к ним д’Артаньян весело пировали и на французские луидоры, и на испанские пистоли, и на английские соверены, а попадется германский талер, они и на талеры будут пировать.

Сейчас иное. Сейчас деньги, по сути, есть долговые расписки государства, и потому имеют ценность лишь до той минуты, покуда государство намеревается платить по счетам.

В годы революции, бывало, получал человек бумажку, на которой было написано: «Подателю сего блата выдать три фунта колотого сахару!» – и шёл с ней в распределитель. Если бумага была подписана Дзержинским, Троцким или Свердловым – получал три фунта минус неточность весов. Всегда почему-то неточность была в минус. А если бумажка подписана кем поменьше, то