— Тише, сударь, тише, — сказал он, наклонясь к поручику через стол. — Вы, я вижу, смутьян и вольнодумец!

— Пустое, — произнес поручик, который, похоже, очень любил это словечко и характеризовал им едва ли не каждое явление в жизни. — Я вижу, майор, — продолжал он, когда половой удалился за новой бутылкой, — вы — мой единомышленник, хоть и боитесь пока в этом признаться. Пустое, не возражайте! Давайте-ка лучше выпьем, а после составим политический заговор и р-р-раз-несем вдребезги эту гнусную... нет, не бледнейте, не империю... эту гнусную харчевню!

И он расхохотался, весьма довольный своею шуткой, которая даже не отличавшемуся верноподданническими чувствами пану Кшиштофу показалась более чем рискованной. Впрочем, для Огинского это был отличный повод перейти непосредственно к интересующему его делу.

— Полно, поручик, — сказал он и похлопал Юсупова по руке, сжимавшей бокал. — Полно вам, право! Заговор мы с вами составим после. А пока что не составить ли нам партию в карты? Давайте поднимемся в мой номер, там нам никто не помешает.

Поручик принял это предложение с энтузиазмом, встал, опрокинув стул, и, прихватив со стола бутылку, неверными шагами двинулся навстречу своей погибели.

Очутившись в номере пана Кшиштофа, он, казалось, немного протрезвел и даже высказал удивление по поводу предложения Огинского.

— Ведь вы же сами сказали, что продулись в пух и прах, — заметил он, небрежно вертя в руках свежую, еще не распечатанную колоду. — Или мы, как недоросли в детской, станем играть на три желания?

— Не извольте беспокоиться, — ответил пан Кшиштоф, бросая на стол мятую растрепанную пачку казначейских билетов. — Продулся, это верно, но не до конца. Мой партнер, настоящий шпак из местных худородных дворянчиков, испугался и прервал игру самым постыдным образом, сославшись при этом на какой-то вздор. У нас в гвардии такого не заведено, но что возьмешь со штатского, который и пистолета-то в руках не держал, не говоря уже о сабле! Впрочем, мне грех жаловаться. Фортуна в тот вечер стояла ко мне спиной, так что я имел верные шансы остаться без гроша в кармане.

— А сегодня? — с треском распечатывая колоду, поинтересовался Юсупов. — Как вы думаете, каким местом она повернется к вам сегодня?

Он ловко, почти не глядя, тасовал карты. Руки у него так и мелькали, карты мелькали тоже, и пан Кшиштоф наблюдал за этим мельканием со все возрастающей тревогой.

— Лицом, — ответил он с уверенностью, которой не испытывал, и заставил себя отвести взгляд от порхающих в ловких пальцах карт. — Сегодня, поручик, я намерен как следует, рассмотреть ее очаровательную улыбку, а также грудь и все прочее, что у нее расположено спереди. Вам же я предоставлю отличную возможность полюбоваться ею с тыла. Говорю вам как опытный человек, зад у нее просто восхитительный!

— О, эти дивные очертания мне знакомы не хуже вашего, — заверил его поручик Юсупов и стал сдавать. — Что ж, на то и игра. Не так ли, господин майор?

— Давайте без чинов, — предложил пан Кшиштоф и взял карты.

Поначалу он осторожно прощупывал партнера, то немного выигрывая, то уступая выигрыш Юсупову, дабы подогреть его азарт. Вино лилось рекою, и поручик то и дело жадно припадал к этой реке, словно был верховой лошадью, на которой проскакали сорок верст без единой остановки. Пан Кшиштоф пил мало — больше делал вид, что пьет. Юсупов пьянел на глазах, азартно вскрикивал, когда к нему шла карта, и горестно стонал, когда она к нему не шла. В процессе игры они как-то незаметно перешли на «ты»; но еще скорее, чем это произошло, пан Кшиштоф с удивлением и радостью обнаружил, что мастерство его визави ограничивается единственно умением ловко тасовать колоду и картинно сдавать карты. В остальном же Юсупов был еще худшим игроком, чем князь Аполлон Игнатьевич Зеленской, коего пан Кшиштоф в свое время недурно пощипал за карточным столом.

Табачный дым плотным серым облаком висел под потолком, за окном стрекотали одуревшие от тепла ночные насекомые, пахло трубочным табаком, вином и сальными свечами. Звеня, прыгало по голой столешнице золото, шуршали передвигаемые с одного конца стола на другой ассигнации. Поручик играл из рук вон плохо; он был настолько глуп и наивен, что почти не отрывал взгляда от своих карт, тем самым предоставляя пану Кшиштофу возможность творить, что ему заблагорассудится.

И Огинский творил. Окончательно уверившись, что Юсупов скорее даст себя убить, чем по собственной воле прервет игру, пан Кшиштоф начал понемногу прибегать к помощи запасной колоды, без затей укрытой в перевязи, на которой висела его якобы раненая рука. Юсупов ничего не замечал, и лжемайор принялся бесстыдно и методично раздевать его до нитки. Никогда до сего дня пан Кшиштоф не работал в таких удобных, располагающих к успеху условиях. Партнер его был полный, законченный дурак, и при этом вокруг не усматривалось никого, кто мог бы заметить примитивные махинации Огинского и учинить скандал. Пан Кшиштоф почувствовал настоящее вдохновение. Он мог бы выиграть у этого человека миллионы, и тут...

Тут его неожиданно постигло ужасное разочарование. Проиграв каких-нибудь двести рублей, франтоватый поручик вдруг потребовал перо и бумагу для составления долговой записки. Огинский ошалело заморгал на него глазами, не в силах поверить, что вечер, начавшийся столь удачно, завершился с таким мизерным результатом. Двести рублей! Тоже деньги, конечно, но их можно было выиграть между делом, даже не поднимаясь в номер. Двести рублей... Тьфу!

— Как же так, брат Юсупов? — растерянно спросил он, чувствуя, что дурно владеет своим лицом, и радуясь тому обстоятельству, что поручику сейчас не до физиогномических наблюдений. — Ты, я вижу, уже спекся?

— Я же не отказываюсь играть, — на мгновение обретая прежнюю надменность, ответил Юсупов. — Я, брат Студзинский, долги свои привык отдавать до копейки. Да я, может, еще отыграюсь. Фортуна — девка переменчивая.

— Да какая там девка, — фыркнул пан Кшиштоф единственно с целью поддержать разговор. — Сколько веков она мужикам головы-то кружит? Разве можно при таких условиях девицею остаться?

— Так я же не сказал — девица, — бойким почерком строча записку на листе скверной гостиничной бумаги, резонно возразил Юсупов. — Я так и сказал — девка. Кокотка непотребная... Ну, сдавай, что ли? Не бойся, Студзинский, за мной не заржавеет! Ежели не отыграюсь, напишу отцу. Месяца не пройдет, как деньги будут у тебя в кармане.

«Да меня-то через месяц тут уже не будет», — кисло подумал пан Кшиштоф, но промолчал. Менее всего ему сейчас хотелось вступать в какие-то сложные переговоры, обмениваться несуществующими почтовыми адресами и выслушивать заверения в том, что деньги будут ему непременно высланы в самое ближайшее время. Может, Юсупов и не врал, утверждая, что готов вернуть долг, да только кому он его вернет? Куда вышлет — в ставку Мюрата? Ох, Езус-Мария, и надо же было так вляпаться!...

Нехотя сдал пан Кшиштоф карты и стал играть — лениво, без прежнего огня, без вдохновения и даже без интереса. Какой прок от выигрыша, который ты не можешь получить? То-то и оно, что никакого... Эта игра не представляла для пана Кшиштофа даже спортивного интереса. Юсупов был таким скверным игроком, что оттачивать на нем свое мастерство казалось пустой тратой времени.