В зеркальце заднего вида маячил Верьгиз, бросившийся следом за машиной.

– Давай, давай! – зло оскалился Трапезников, включив третью передачу. Ему казалось, что Верьгиз бежит за машиной не отставая как-то подозрительно долго… Наконец тьма сгустилась сзади, бледная фигура исчезла, и луна зашла за облака.

Трапезников гнал на предельной скорости, то и дело шныряя взглядом по сторонам.

Чуть не подпрыгнул, увидев у дороги машину Назарова. В самом деле, Гарька ее до сих пор не отогнал в деревню. А больше никому она не понадобилась – здесь никто не ездит! То ли другие дороги существуют, то ли…

Трапезников тряхнул головой, отгоняя безумную, совершенно бредовую мысль о том, что Верьгиз ставит некие невидимые преграды на пути тех, кто пытается сюда проехать, и пропускает только тех, кто ему зачем-то нужен. Хотя если вспомнить то, что он сегодня видел и испытал, эта мысль казалась уже не столь бредовой и безумной!

Что это было? Было это или нет?!

Лучше не думать, это мешает!

Трапезников чуть сбавил скорость и напряженно всматривался в темноту, выискивая на обочине свой собственный джип. Но слишком медлить было опасно – наверняка у Верьгиза есть еще автомобиль и наверняка он пустится вдогонку, если еще не пустился. Но продолжать побег на его джипе Трапезников считал небезопасным: все-таки это самый стопроцентный угон автомобиля. Ввязываться в какой-нибудь криминал в качестве обвиняемого совершенно не входило в его планы. В качестве обвинителя – другое дело!

О, вот мелькнуло что-то серебристое! Родной джипяра!

Трапезников высветил тот участок леса, где прятал зеркала и прочее имущество, снятое со своей машины, и, двигаясь как робот, у которого приведена в действие предельная активная скорость, выскочил из угнанной машины. Сейчас он ругательски ругал себя за ненужную предусмотрительность. Столько времени теряется! Но ведь знал бы, где упадешь, так соломки бы подстелил.

Воткнул на место только зеркала, без которых ехать было небезопасно, потому что можно было проглядеть погоню, а остальное добро бросил в багажник. Туда же перетащил запасную канистру из багажника Верьгиза, вторую вылил в свой бензобак, а вот слив бензобака белого джипа открыл. Выкручивая руль до предела, помогая себе руками и ногами, стащил-таки тяжеленный джип Верьгиза на обочину. Худо-бедно замаскировал его белые бока ветками, уповая на то, что такой маневр беглеца Верьгизу в голову не взбредет и он промчится мимо своей машины, не заметив ее.

Наконец Трапезников вскочил в собственный джип – и снова полетел по дороге, то и дело поглядывая в зеркало заднего вида и не забывая смотреть по сторонам. Он помнил удобный поворот с дороги в лес, который заметил перед тем, как его машина мертво встала. Вот бы добраться туда, не пропустить, заехать как можно дальше в лес и, если не удастся выбраться из него, остаться там до утра, когда можно будет безопасно выехать на дорогу!

Повезло: нужный поворот Трапезников не пропустил.

Зарулил туда, притормозил, вышел, вслушиваясь в шум леса, с наслаждением дыша прохладным живым воздухом. Луны по-прежнему не было видно; в просвете между тучами мерцала звезда.

«Валентина, звезда, мерцанье! Как поют твои соловьи!» – вдруг вспомнилось из любимого Блока, и глаза отчего-то защипало.

Нет, сейчас не до слез, сейчас надо ехать вперед в лес и искать укрытие. Спасется сам – и Валентину спасет, а если он погибнет, Верьгиз снова затолкает ее в воду или…

Трапезников схватился за голову и хорошенько потряс ее, чтобы вытрясти всякую небывальщину, чертовщину. Пошел вон, Чертогон, со своим чертогонством!

Стало легче, ощущение реальности вернулось.

Трапезников снова забрался в джип и двинулся вперед на самой малой скорости. Хорошо, если бы дорога оказалась сквозной и вывела куда-нибудь… подальше!

Но дорога сквозной не оказалась и никуда его не вывела. Петляла да петляла, постепенно сужаясь, потом стала совсем узкой, почти непроезжей, но Трапезников все же продирался вперед, стараясь не думать о том, что случится, если он завязнет в какой-нибудь трясине, и как вообще будет выбираться отсюда утром – задним-то ходом? Честно говоря, сегодня случилось столько всякого такого, о чем он старался не думать, что в голове царила полная пустота, однако он все-таки откуда-то знал, что надо продолжать путь и ни о чем не беспокоиться.

И вот наконец впереди в свете фар возник тупик.

Трапезников даже обрадовался: устал, а теперь есть законный повод остановиться. Вышел из машины, огляделся. Перед ним лежала полянка, поросшая низкой травой, но без малейших признаков подлеска, словно его весь вырубили или выкорчевали. Так, здесь и развернуться можно будет… А там что такое? Он сделал несколько шагов – и шарахнулся в сторону от креста, который торчал под низко нависшими ветвями елей.

Да что же это, опять кладбище?!

Впрочем, нет – крестик одинокий. Очень старый, но не покосившийся. Могилка почти сравнялась с землей, но покрыта аккуратной низкой травкой, а не бурьяном. Ухаживает за ней кто-то, что ли? На крестике виднелись какие-то буквы.

Трапезников подошел… нет, подкрался к кресту, будто к краю разверзшейся тайны. Склонился к перекладине и долго разбирал вязь выжженных на ней букв.

Наконец прочитал: «Хранительница Святого матушка Анна. Помоги Господь в деле праведном».

Изумленно покачал головой.

Хранительница, ишь ты! Хранительница Святого – какого? Почему эту матушку Анну схоронили здесь? И давно, видно, уже давно схоронили: крест почернел от дождей и времени.

Ну и денек выдался, ну и ночка… голову сломать можно!

Надо отдохнуть. Хоть немного поспать.

Трапезников пошел было в машину, но в свете фар вдруг заметил, что вся полянка по краю засажена какими-то колючими растениями.

Да ведь это чертополох!

– вспомнилось Трапезникову из Заболоцкого, не менее любимого, чем Блок. Розово-багровые цветы были сейчас закрыты, они спали, и все же Трапезников осторожно сломил пару веток и бросил на капот своего джипа. Чертополох ведь! Вот это чертогон против Чертогона и его неописуемых не то реальных, не то нереальных забав!

Потом Трапезников вернулся к холмику, прилег рядом, положив на него голову, – и заснул немедленно, спокойно и сладко, почти без сновидений, только однажды, непонятно, во сне или наяву, прошел мимо какой-то дедок в длинной светлой рясе, с посохом в руках, наклонил к лежащему Трапезникову седую голову, слабо улыбнулся светлыми-светлыми, выцветшими от старости глазами, – да и канул в лес, опираясь на свой посох. Трапезников вскинулся было, огляделся суматошно, но лег опять и уснул спокойно. Долго спал… пока не явилась бледная голубоглазая старуха в черном одеянии – причем она, как ни странно, одновременно была такой же бледной юной девушкой, тоже одетой в черное! – и не сказала встревоженно: