«Фантазия», написал психолог внизу ее экрана, но Бах об этом уже догадалась. Поскольку Чарли должна была родиться через много лет после «чумы на станции Чарли», ее отец никак не мог летать на каком-либо корабле.

– А твоя мать?

Чарли надолго замолчала, и Бах уже начала гадать, не теряет ли она с ней контакт. Через какое-то время Чарли посмотрела в камеру.

– Хочешь поговорить с моей мамой?

– Я бы очень этого хотела.

– Хорошо. Но на сегодня – все. Меня ждет работа. А ты меня уже отвлекла.

– Просто приведи сюда маму, я поговорю с ней, а ты можешь заняться работой.

– Нет. Я так сделать не могу. Но я тебя отведу к ней. Потом буду работать и поговорю с тобой завтра.

Бах начала было возражать, что до завтра ждать долго, но Чарли уже не слушала. Она подняла камеру, и картинка на экране запрыгала – Чарли куда-то ее понесла. Бах видела лишь трясущееся и перевернутое изображение коридора.

– Она идет в номер триста пятьдесят, – сказал Штейнер. – Она заходила туда дважды и оба раза оставалась там надолго.

Бах промолчала. Камера еще немного подергалась, потом замерла.

– Это моя мама, – сказала Чарли. – Мама, это мой друг Анна-Луиза.

* * *

Когда Бах была ребенком, Моцартплац не существовал. Его строительство началось, когда ей было пять лет, а первый этап оказался завершен, когда ей исполнилось пятнадцать. После этого в него начали заселяться жильцы. С каждым последующим годом открывались новые секторы, и, хотя настолько большая структура, как Моцартплац, никогда не будет завершена окончательно – в двух главных секторах сейчас шла реновация, – в общих чертах стройка прекратилась шесть лет назад.

Это была виртуальная копия атриумов аркологии[17] класса «Солери», которые повырастали на Земле, как грибы, за последние четыре десятилетия, с той лишь разницей, что на Земле строят вверх, а на Луне идут вниз.

Для начала выкопайте канаву длиной в пятнадцать миль и глубиной в две. Ширина возможна любая, но не уже одной мили и не шире пяти. В некоторых местах сделайте канаву шире внизу, чем наверху, чтобы создать нависающие стены. Теперь накройте все крышей, наполните воздухом и начните бурить туннели в стенах. Превратите эти туннели в жилища, магазины и во все прочее, что требуется людям в городе. В результате получите головокружительные просторы, бесконечные террасы, уходящие вверх дальше, чем можно разглядеть, безумие света и движения и широченные пространства, где не работает эхо.

Сделайте все это, но и тогда у вас не получится Моцартплац. Для достижения этого нелепого уровня величия все еще надо позаботиться о множестве деталей. Постройте четыре небоскреба высотой в милю, чтобы использовать их как ножки стола, на котором расположится поле для гольфа. Пересеките открытое пространство мостами, не имеющими видимых опор и инкрустированными магазинами и домами, прилепившимися к мостам наподобие ракушек. Подвесьте жилые дома к серебристым воздушным шарам, которые половину дня поднимаются, а вторую половину дня опускаются и попасть туда можно только на глайдере. Добавьте фонтан, извергающий воды больше, чем Ниагара, и лыжную трассу на гигантской спиральной рампе. Выкопайте посередине десятимильное озеро с портами для роскошных яхт на каждом из концов, утыкайте все внутри портами для дирижаблей, железнодорожными станциями и висячими садами… и вы все еще не получите Моцартплац, но уже приблизитесь к нему.

Верхние, самые первые части Нового Дрездена, где она выросла, были спартанскими и клаустрофобными. Задолго до ее рождения лунарии начали строить что-то более крупное, когда могли себе такое позволить. Более новые нижние части города были нашпигованы уменьшенными версиями Моцартплаца, открытыми пространствами шириной в полмили и на полсотни этажей-уровней уходили в глубину. Это было всего лишь логическое расширение.

Она чувствовала, что ей следовало бы испытывать к нему неприязнь, потому что Моцартплац был настолько избыточен, настолько фантастически огромен, такой напрасной тратой пространства… и, как ни странно, настолько стандартизированным. Он был привкусом культуры старой Земли, где Париж выглядел точно так же, как Токио. Ей довелось побывать в Бетховенплаце в кратере Клавий, и тот выглядел точно так же. В других лунных городах было построено еще шесть аркомоллов.

И Бах это нравилось. Она ничего не могла с собой поделать. Когда-нибудь ей захочется здесь жить.

Она вышла из капсулы подземки на полной людей центральной станции, подошла к терминалу и запросила местонахождение «Великого северного». Корабль стоял на причале в южном порту, в пяти милях отсюда.

Заявлялось, что в Моцартплаце имеется любое транспортное средство, не приводимое в движение животными, каким люди когда-либо пользовались. Бах в этом не сомневалась. Она перепробовала большую их часть. Но когда у нее появлялось немного времени, как сегодня, она любила прогуливаться пешком. Она не располагала таким количеством времени, чтобы пройти все пять миль, но в качестве компромисса решила пройти милю до остановки троллейбуса.

Начав на выложенной плиткой дорожке, она перешла на прохладный мрамор, затем на стеклянный мост, подсвеченный снизу мигающими лампочками. Мост вывел ее на прибрежную прогулочную дорожку, по которой она спустилась на пляж, где машины создавали волны более метра высотой, каждая из которых приносила новую группу серферов. Песок между пальцами был мелким и горячим. Моцартплац был чувственным восторгом для пяток. Очень немногие лунарии носили обувь, и они могли весь день ходить по старому Новому Дрездену, ощущая стопами лишь различные виды ковров и композитных покрытий.

Единственное, что Бах здесь не нравилось – погода. По ее мнению, она была неуместной, противоречащей здравому смыслу и неудобной. Пошел дождь и, как обычно, застал ее врасплох. Она торопливо забежала в укрытие, где за десятую марки взяла напрокат зонтик, но ее бумажную униформу было уже не спасти. Стоя в потоке теплого воздуха из сушилки, она смяла мокрую бумагу в комок и бросила его, затем поспешила ловить троллейбус – голая, если не считать одеждой поскрипывающий кожаный пояс со снаряжением и полицейскую фуражку. Даже раздетая до такой степени, она оказалась более одетой, чем четверть людей вокруг нее.

Кондуктор дал ей бумажный коврик, чтобы подложить на сиденье из искусственной кожи. В хрустальных вазах на стенах вагона стояли срезанные цветы. Бах села возле открытого окна и выставила руку наружу под прохладный ветерок, глядя на проползающие мимо виды. И вывернула шею, когда над головой протарахтел «Граф Цеппелин». Говорили, что это точная копия поразившего мир дирижабля, и у нее не было причин в этом усомниться.