Потом ей пришлось собирать собак и выводить их на утреннюю пробежку. И куда бы она ни пошла, за ней следил красный глазок камеры. В конце концов Чарли это надоело. Она остановилась, уперлась кулаками в бедра и крикнула на камеру.

– Прекрати! – потребовала она.

От камеры послышались какие-то звуки. Поначалу она ничего не смогла разобрать, потом некоторые слова начали пробиваться.

– …ли, Танго… Фокстрот… прием. Танго Чарли…

– Эй, это же мое имя.

Камера продолжала жужжать и плеваться звуками.

– Тик-Так, это ты?

– Боюсь, что нет, Чарли.

– Тогда что происходит?

– Это те любопытные люди. Они наблюдали за тобой, а теперь пытаются с тобой говорить. Но я их не пропускаю. Думаю, они не станут тебе надоедать, если ты просто не будешь обращать внимания на камеры.

– Но почему ты их не пропускаешь?

– Думаю, ты не хочешь, чтобы тебе надоедали.

Наверное, похмелье еще не прошло окончательно. Как бы то ни было, Чарли всерьез разозлилась на Тик-Така и обозвала его словами, которые тот не одобрял. Чарли знала, что потом ей придется за это заплатить, но пока Тик-Так был раздражен и не в настроении с ней спорить. Поэтому он позволил ей получить то, что она хотела – по принципу, что получать то, чего хочешь, обычно худшее из того, что может случиться с кем угодно.

– Танго Чарли, это Фокстрот Ромео. Прием. Танго…

– А что принимать-то? – резонно уточнила Чарли. – И меня зовут не Танго.

* * *

Бах была настолько удивлена тем, что девочка ей по-настоящему ответила, что не сразу придумала ответ.

– Э-э… это всего лишь выражение, – сказала Бах. – «Прием» при разговорах по радио означает «пожалуйста, ответьте».

– Тогда ты должна была сказать «пожалуйста, ответьте», – отметила девочка.

– Может, ты и права. Меня зовут Бах. Можешь называть меня Анна-Луиза, если хочешь. Я пыталась…

– Почему так?

– Извини?

– Извинить за что?

Бах смотрела на экран и некоторое время негромко барабанила пальцами. В комнате для мониторинга вокруг нее царила полная тишина. Наконец Бах выдавила улыбку.

– Наверное, мы начали не с той ноги.

– А с какой ноги надо было начинать?

Девочка просто смотрела на нее. На ее лице не читалось ни приятного удивления, ни враждебности, ни реальной конфликтности. Тогда почему разговор внезапно стал таким раздражающим?

– Я могу сделать заявление? – попробовала Бах.

– Не знаю. А ты можешь?

На этот раз пальцы Бах не стучали – они сжались в кулак.

– Могу и сделаю в любом случае. Меня зовут Анна-Луиза Бах. Я говорю с тобой из Нового Дрездена. Это город на Луне, ты его, наверное, видела…

– Я знаю, где он.

– Прекрасно. Я уже много часов пытаюсь с тобой связаться, но твой компьютер все это время мне мешал.

– Верно. Он так и сказал.

– Так вот, я не могу объяснить, почему он мне мешал, но…

– Я знаю, почему. Он считает, что ты чересчур любопытная.

– Не стану это отрицать. Но мы пытаемся тебе помочь.

– Почему?

– Потому что… мы это делаем. А теперь, если ты можешь…

– Эй. Заткнись, ладно?

Бах заткнулась. Вместе с сорока пятью другими людьми, которые уставились в свои экраны. Бах увидела, как девочка – ужасная девочка, как она начала о ней думать – сделала большой глоток из большой зеленой бутылки с шотландским виски. Потом рыгнула, вытерла рот рукой и почесала себя между ног. Затем понюхала пальцы. Она вроде бы собралась что-то сказать, но наклонила голову, прислушиваясь к чему-то, чего Бах не смогла услышать.

– Это хорошая идея, – сказала девочка и убежала.

Едва она скрылась за изгибом палубы, как в комнату ворвался Хеффер, сопровождаемый шестью членами его команды советников. Бах откинулась на спинку кресла и попыталась отогнать мысли об убийстве.

– Мне сказали, что вы установили контакт, – сказал Хеффер, заглядывая через плечо Бах, чего она терпеть не могла. Шеф уставился на изображение коридора. – Что с ней случилось?

– Не знаю. Она сказала «это хорошая идея», встала и убежала.

– Я вам велел удерживать ее здесь, пока у меня не появится шанс с ней поговорить.

– Я пыталась.

– Вам следовало…

– Я ее вижу на девятнадцатой камере, – сообщил Штейнер.

Все наблюдали за тем, как техники отслеживают перемещение девочки на работающих камерах. Они увидели, как она вошла в комнату и сразу вышла с большим монитором. Бах пыталась окликнуть ее всякий раз, когда она проходила мимо камеры, но, похоже, только первая из них принимала входящие вызовы. Девочка прошла мимо четырех камер, прежде чем вернулась к первой. Там она аккуратно развернула монитор и прикрепила его к стене, затем вытянула кабель и воткнула его в розетку очень близко от настенной камеры, с которой работала Бах и ее команда. Девочка сняла камеру с кронштейна. Картинка некоторое время дергалась, потом стабилизировалась. Девочка поставила камеру на пол.

– Стабилизируйте изображение, – велела Бах техникам, и изображение на ее мониторе перестало дергаться. Теперь у нее был вид на коридор с лежачей камеры. Девочка уселась перед камерой и улыбнулась.

– Теперь я могу тебя видеть, – сообщила она, потом нахмурилась. – Если ты пошлешь мне картинку.

– Принесите сюда камеру, – приказала Бах.

Пока ее устанавливали, Хеффер оттеснил Бах и уселся в ее кресло.

– А вот и ты, – сказала девочка и снова нахмурилась. – Странно. Я была уверена, что ты женщина. Тебе кто-то отрезал яйца?

Теперь настала очередь Хеффера утратить дар речи. Послышалось несколько плохо сдерживаемых смешков. Бах быстро ликвидировала их своим самым яростным взглядом, при этом мысленно благодаря себя за то, что никто не узнает, насколько она была близка к тому, чтобы расхохотаться.

– Это неважно. Меня зовут Хеффер. Ты не приведешь родителей? Нам нужно с ними поговорить.

– Нет, – сказала девочка. – И нет.

– И что это значит?

– Нет, я их не приведу, – пояснила девочка, – и нет, вам не нужно с ними говорить.

У Хеффера было мало опыта общения с детьми.

– Пожалуйста, будь благоразумна, – льстиво заговорил он. – Мы пытаемся помочь тебе, в конце концов. Нам надо поговорить с твоими родителями, узнать больше о вашей ситуации. После этого мы собираемся помочь вам выбраться оттуда.

– Я хочу поговорить с женщиной, – заявила девочка.