Где-то позади, в глубине, ближе к его глотке, – крылатый силуэт, летящий ко мне.

Глава 37

Когда я вышла из бургерной, было еще светло. Небо в зените приобрело самый яркий оттенок цвета электрик, а ближе к домам, где оно обнимало город, цвет смягчался. Я села на скамейку у реки и стала смотреть на текущую мимо меня воду, на лениво плывущих по ней уток. Когда появилась гребная лодка и рулевой стал что-то громко кричать в микрофон, я отвернулась и подождала, пока байдарка не исчезла. Не осталось никого и ничего – ни лодок, ни людей, одна только вода. Вода ждала.

Я устремила взгляд на телефон в своей руке. Я подняла руку и бросила телефон. Такое короткое движение – короче секунды. Крошечное мгновение, которое потом можно будет стереть из памяти. Бритва. То, как я нажимаю на ее рукоятку все сильнее. Телефон, летящий по воздуху, касающийся воды и быстро тонущий. Его нет.

Я огляделась по сторонам – не смотрит ли кто на меня? Было ли это преступлением? То, что я выбросила собственный телефон. В детстве я боялась случайно украсть какую-то вещь, положить что-то в сумку, не осознав этого. Я представляла себе момент, когда это преступление будет раскрыто и я окажусь виноватой, даже не зная об этом и не пытаясь ничего сделать.

Если отец видел, что я себя плохо веду, он шлепал меня по ногам выше колена сзади. Это было не больно, точно так же могли меня ударить друзья. Гораздо хуже было выражение лица матери. Ее огорчение было источником энергии, и оно могло завести всю страну.

«Прости, мама», – говорила я, собираясь лечь в постель. Мои ноги сзади приятно покалывало. Ничего лучше я вообразить не могла. И голоса принимались за свое: «Мерзкая девчонка! Тупая идиотка!»

Всякий раз, когда я злилась, мать учила меня молиться Богу, чтобы Он помог мне стать хорошим человеком. «Хорошая моя девочка». Она любила, чтобы мы вместе подходили к алтарю, вместе тянули руки за облаткой, чтобы наши колени на обитой бархатом ступени соприкасались.

В эти мгновения я всегда пристально смотрела на священника, и в голову мне лезли совершенно непристойные мысли. Я представляла себе кое-что под облачением, а еще покрытые корочками полости его носа и склизский язык, как у инопланетянина. Я представляла, что засовываю облатку в его глотку и у него от изумления выпучиваются глаза. Нет, я никогда не была маминой хорошей девочкой.

– Я старалась изо всех сил, мать вашу!

Я не сразу поняла, что произнесла это вслух, и огляделась по сторонам – не услышал ли кто-то? Но никого не было, только деревья да фонари, окрашивавшие своим светом листву в персиковый цвет. А потом… одинокий лебедь, скользящий вниз по течению, и его шея, выгнутая знаком вопроса, и мягкие очертания оперения, похожие на начертанное на воде слово «да».

Первые гарпии, которых я увидела, были почти безликими. Их глаза представляли собой блеклые щели, а волосы казались широкими черными линиями, разметавшимися на голове.

«Как у меня», – говорила я в детстве, прикасаясь к странице в книге, к волосам, к костлявым крыльям.

«Нет, – говорила мать, отодвигая мою руку в сторону. – Совсем они на тебя не похожи».

Глава 38

Я подъезжала все ближе к центру города, и мне стали встречаться компании, куда-то направляющиеся вечером. Люди были одеты легко, по-летнему – рубашки с коротким рукавом, короткие платья. «Сегодня пятница», – сообразила я, но не смогла вспомнить, когда это для меня что-то означало. Я подумала о первой настоящей вечеринке, на которую я пошла в лазурно-голубом платье с «хомутом» на шее и открытыми плечами, без бюстгальтера. Я помнила, что в тот вечер целовалась с пятнадцатью мальчиками. Помнила, как они держали меня за талию и как это все было… Я помнила все, от волнения до самобичевания, да так хорошо, как будто это было вчера.

«А ты что сделала? – спросила моя мать, когда ей это рассказала. – Ах ты, маленькая шлюшка! Не больше одного мальчика за раз!»

Я втянула голову в плечи и почувствовала, как по моим ногам вверх поднимается дрожь.

Еще одно слово для покаянной молитвы. «Шлюшка». А мать рассмеялась и протянула мне руку. «Глупышка», – сказала она и поцеловала меня в макушку.

Крутя педали, я старалась держаться поближе к деревьям, а когда оказывалась неподалеку от домов, то отворачивалась. Я начала догадываться, что Джек уже рассказал правду и что меня разыскивали. Моя фотография могла появиться в Интернете, на плакатах: «Жестокое нападение на мужа». Но, проезжая мимо компаний и парочек, мимо студентов и пьяных мужчин в обтягивающих рубашках, я с облечением замечала, что невидима, как обычно.

Говорят, что пожилые женщины невидимы, но я обнаружила, что это начинает происходить гораздо раньше. Я во всем винила материнство, пятна на своей одежде, темные круги под глазами, опущенную голову, вечную спешку. Вне всяких сомнений, другие женщины всегда смотрят на тебя и замечают, что джинсы тебе стали маловаты, а волосы пора подкрасить. Теперь мужчины отворачивались от меня. Даже когда я притормозила неподалеку от бригады строителей, работавших в столь позднее время, меня никто не окликнул, не засвистел. Звучала громкая музыка, рабочие смеялись – может быть, надо мной. Они хохотали, сидя на стене, свесив ноги, и даже не смотрели вниз.

Я наклонилась к рулю и поскорее уехала прочь. Когда я была подростком, я чуть не стала горбатой от того, что старалась прятать грудь, чтобы никто ее не видел.

«Держи спину прямо», – говорил мне отец. Но я-то видела, что происходит, когда я держусь прямо. Когда я заказывала напитки в кафе или баре, мужчины пялились прямо на мою грудь, как будто что-то заказывали у меня. Было время, когда я похудела. «Сиськи на палочке», – потешались надо мной мальчишки из нашего класса, а когда я выходила на улицу, мужчины часто окликали меня или шли за мной до дома. Я следила за ними в любом магазине, на каждой улице, в библиотеке. Зрелые мужчины, старики, держащие за руку жену, – все таращились на меня, пробегали по мне взглядом вверх и вниз, будто поедали меня глазами.

Однажды вечером я вышла из клуба после ссоры с подружкой и, пошатываясь, поймала такси. Утром я проснулась, и у меня все болело внутри. Ни кошелька, ни телефона. Не осталось ничего, кроме синяков и кислятины, которая, казалось, заполнила все мое