Заметив нерешительность кавалера-мадемуазель,Елизавета сочла нужным набросить легкий флер приличия на свои откровенныенамерения.

– Видите ли, шер ами, – сказала она смягкой, интимной ноткой в своем хрипловатом, волнующем голосе, – один измоих царедворцев, Шаховской, рассказывал мне, как проснулся одним ноябрьскимутром... четырнадцать лет назад! – Елизавета чуточку усмехнулась, и д’Эон,который уехал из Парижа должным образом подготовленным по новейшей русскойистории, сообразил, на какое именно утро она намекает. – Вернувшись с балав час ночи, наш сенатор уснул глубоким сном, когда его разбудили удары вставни. Сенатский пристав явился с призывом: присягать цесаревне Елисавете,только что вступившей на престол. Шаховской немедля ринулся во дворец ивстретил там множество народу, которые задавали друг другу один и тот жевопрос: «Как это сделалось?» – «Не знаю!» – звучал один и тот же ответ.

Императрица лукаво взглянула на д’Эона:

– Понимаете, я совсем не хочу, чтобы моимцаредворцам снова пришлось внезапно, ранним утром, присягать кому-то другому, ане мне. Именно поэтому я страшно боюсь ночи. Увы, именно по ночам беда имеет обыкновениеявляться к людям! Предыдущее царствование было прервано в ночи, да и регентБирон был арестован среди ночи. И я стараюсь не спать до утра, заполняя ночисамым разнообразным досугом. Мои доверенные дамы – их называют чесальщицами –болтают и сплетничают. А иногда мне приходит в голову охота, – взглядЕлизаветы стал уж вовсе откровенным, – охота... почитать...

Конечно, конечно: трудно было бы придуматьболее подходящую декорацию для того, чтобы склонить Елизавету подписать договорс Францией, чем постель. Или д’Эон ошибся относительно намерений императрицы?Нет: румянец на скулах, приоткрытые губы, блестящие глаза и часто вздымающаясягрудь весьма недвусмысленно заявляли об этих намерениях!

А как же наказ принца де Конти – поговорить сЕлизаветой о возможном браке?..

Но это был последний проблеск трезвомыслия. Ид’Эон, всю дорогу прилежно повторяющий себе: «Я девушка! Я девушка!», мысленнопровозгласил: «Я ведь мужчина!» – и склонился перед желанием русскойимператрицы.

Чесальщицы на эту ночь остались без работы, аистопник и верный страж Василий Чулков провел ночь не у порога царицынойопочивальни, а за этим самым порогом.

И все же д’Эон чуть было не оскандалился в туминуту, когда должен был состояться первый франко-русский альянс. Он вдругподумал: «Эта лежащая передо мною женщина обнимала бесчисленное множествомужчин, встреченных ею случайно, иной раз прямо на улице. Сколько раз ее уста,грудь, шея обесчещены поцелуями солдат!»

Подобная мысль была крайне несвоевременна, ичистоплотное естество д’Эона, во время пути в Россию никем не востребованное ипотому несколько обленившееся, отказалось встать во фрунт. «Я оказался в самомзатруднительном для мужчины положении, – вспоминал он потом эту нелегкуюминуту, – особенно если учесть, что рядом была абсолютная правительница. Ябыл ни жив, ни мертв... Но, к великому моему удовлетворению, царица нерассердилась на меня, чего я так опасался, а расхохоталась, не сочтя менявиноватым в том, в чем я действительно виноват не был, и что сам впоследствииисправил».

Итак, все кончилось к общему удовольствию.

– Никогда бы не подумала, – промурлыкалаЕлизавета. – Глядишь на тебя – ну сущая девица! А тут-то... – И онашаловливо пошарила под одеялом. – Тебя небось всегда за девчонкупринимали? Сызмальства? Расскажи!

Д’Эон на миг задумался. Его жизнь четкоделилась на две части: то, что он мог о себе поведать императрице и дажедолжен, дабы не обидеть ее, и то, чему следовало остаться в тени, и о чем онадаже не должна была заподозрить. И, тщательно отделяя зерна от плевел, онрассказал о том, как 5 октября 1738 года, в маленьком городке Ионскогодепартамента Тоннере, известном первоклассным бургонским вином, у Луи д’Эона,адвоката парламента и управляющего королевскими имуществами, и супруги его,Франсуазы, в девичестве де Шавонсон, родился сын. Само рождение его незаключило в себе ничего таинственного: по меньшей мере двадцать человек виделиноворожденного, который спустя два дня был окрещен в приходской церкви изаписан в церковных книгах под именем Шарль-Женевьева– Луи-Огюст-Андре-Тимоти.Из всех этих имен одно, женское, было дано мальчику в честь его крестнойматери. Свидетелями крестин подписались три лица, известные всему городу. Какпринято, Шарля отдали на воспитание кормилице, жившей в самом многолюдномквартале. Ребенок рос на глазах у всех и был самым обыкновенным мальчишкой.Правда, он очень любил наряжаться в платье сестры, но это всех толькозабавляло, потому что переодетого Шарля совершенно невозможно было отличить отдевчонки.

По достижении нужного возраста Шарль был отданучиться в городскую коллегию, однако его неуемный и озорной нрав частенькомешал ему и становился причиной публичных порок: священник сек его розгами поголой спине на глазах у всех – в назидание прочим шалунам.

Из местной школы Шарля привезли в Париж, вколлегию Мазарини, где дети дворян, готовившиеся на судебные должности,довершали свое образование и воспитание. Несмотря на склонность к озорству,д’Эон оказался толковым малым. Он очень скоро получил место секретаря посудебному ведомству, потом – адвоката при парламенте, а после – докторагражданского и канонического права. А впрочем, юриспруденция казалась емуневероятно скучной. И он разнообразил свой досуг как только мог: великолепнофехтовал (массу времени проводил в фехтовальном зале) и занимался, так сказать,литературной деятельностью. Д’Эон написал две надгробные речи, статьи дляразличных журналов, издал брошюру «Исторический опыт о финансах» и двухтомник«Политические рассуждения об администрации у древних и новых народов». Трудыэти были в должной мере наукообразны, однако более всего занимательны живостьюмысли и стиля. Это привлекло к ним снисходительное внимание знаменитыхлитераторов того времени, и д’Эон умудрился познакомиться и даже сделатьсянакоротке с Вольтером, Лагарпом, Берни, Пироном, Кребильоном и другимиизвестными господами сочинителями. В то же время он свел знакомство свельможами, любителями изящной словесности: это были герцог де Ниверне,литератор и дипломат, шевалье де Лозен, герцоги де Сен-Фуа и Базанваль и дажесам принц де Конти.