Прошлым вечером мама запретила мне есть яйца целый месяц, потому что я забыла помыть сковородку, в которой их приготовила. За несколько дней до этого она грозилась запретить мне участвовать в школьном танцевальном концерте, если я снова оставлю белье в сушке. Нелепость этого быстро стала номером один среди списка причин, почему моя мама сумасшедшая.

Сейчас уже почти восемь утра, и мои квалификационные экзамены назначены на восемь тридцать. Экзаменационный центр в двадцати минутах от дома, и мне понадобится пара минут на месте, чтобы подготовиться. Мама отвезет меня, потому что я не хочу будить тебя в субботу во время, которое ты называешь – цитирую – «Рассвет только показал свой зад». Но мама сказала, что мы не можем уехать, пока я не сложу белье (трусы и майки Великана), и теперь я готова расплакаться, и я в таком стрессе, потому что мне надо сдать мой чертов экзамен, ты, стерва, ненавижу тебя.

– Мам, белье готово, мы можем поехать?

Она смотрит на груду одежды, заново складывает верхние вещи, потом кивает.

Я выбегаю на улицу, запрыгиваю в машину, и, когда мама поворачивает ключ зажигания, начинается:

– Мне кажется, я не закрыла входную дверь, – говорит она, – иди проверь.

– Я видела, как ты закрывала…

– Грейс. Иди проверь дверь.

Я, блин, смотрела, как она закрывала дверь, потому что знала, что это случится, знала. Я устраиваю шоу, пытаясь открыть очень закрытую дверь. Я возвращаюсь, и мама игнорирует меня, отъезжая. Радио играет слишком громко, и у меня кружится голова, и я точно провалю экзамен. Следующая неделя – последняя неделя школы. Не хочу, чтобы это висело над моей головой все лето.

Мы уже на середине улицы, когда мама останавливает машину.

– Черт, – говорит она, – задние ворота. Наверняка Рой не запер их, когда выносил мусорные баки.

Мама начинает разворачивать машину. Часы на приборной панели показывают 8:05. Я указываю на них.

– Мама, пожалуйста, я опоздаю.

– К Хендерсонам влезли во двор на прошлой неделе, – говорит она.

– У них ворота, которые перепрыгнуть можно! – говорю я. – Сейчас восемь утра, мама. Уверена, все воры спят.

Она игнорирует меня. Мы снова на подъездной дорожке. Я выпрыгиваю прежде, чем она успевает отправить меня, и, конечно же, вороты закрыты. Я мчусь обратно в машину.

– Хорошо, хорошо, все хорошо. Поехали, – резко говорю я.

– Не говори со мной таким тоном, юная леди. Я просто посижу здесь, пока ты научишься вести себя уважительно, – говорит она.

Слезы наворачиваются на глаза, и я кусаю губу. Если я начну плакать, у меня начнется головная боль, я скажу что-то, о чем буду жалеть.

– Прости меня, – бормочу я.

– Что-что?

– Прости меня. – В этот раз мои слова громче, вызов спрятан поглубже, туда, где даже я не вижу его. Я совершенно, полностью «раскаивающаяся дочь».

Внезапно она открывает дверь, вытаскивает ключи из зажигания.

– Мама! Я же сказала, прости меня!

– Мои щипцы для завивки, – бросает она через плечо, спеша к двери. – Я оставила их включенными, уверена, что это так.

Нет, это не так!!!!!!!!!

8:10.

8:15.

Я уже плачу, слезы размывают мои карточки-указатели, которые я аккуратно напечатала, но единственная мысль, бегущая в моей голове:

Я устала от невидимой пыли.

Дверей, которые сами собой открываются.

Складок на гладких простынях.

Жгучих холодных утюгов.

Раз уж мне запретили пользоваться телефоном (долгая история, включающая забытую на переднем крыльце метлу), я сочиняю воображаемую эсэмэску Натали:

«Не могу приехать. Удачи. Я просто ненавижу свою жизнь».

Я слышу, как хлопает дверь, и теперь начинается настоящий танец. Мама закрывает дверь, спускается по ступенькам крыльца, потом поворачивается, снова проверяет. Все еще закрыто. Она идет по дорожке, останавливается. Снова поворачивается. Встречается со мной глазами. Я молчу. Слезы бегут по моим щекам. Я вижу, что в ней бушует битва – «Снова проверь», ее маленькие демоны говорят ей: «Еще разок». Мои глаза умоляют ее сесть в машину. Ее глаза умоляют меня понять. Но я не могу, не буду. Она поднимает палец. Еще раз. Лучше проверить, чем потом жалеть.

8:45.

Мы приезжаем в экзаменационный центр. Они говорят мне, что я опоздала. Что не могу проходить экзамен. Я поворачиваюсь к маме.

– Я ненавижу тебя, – говорю я тихо.

Она знает, что я это серьезно.

– Жаль это слышать, – говорит она. Ее голос словно пожатие плечами, но я вижу боль в ее глазах. Но она не признает, что это ее вина. Она не признает, что ей нужна помощь.

Мы не разговариваем всю дорогу домой.

Вся наклонная лужайка перед школьным открытым концертным залом забита. Горячий солнечный свет обжигает, делая всех светлокожих розовыми. Я сижу, зажатая между Натали и Алиссой, ожидая начала шоу талантов конца года. Ожидая, когда ты удивишь всех.

Сегодня последний день школы, финальные экзамены закончились. Школа Рузвельт Хай не была бы собой без этой ежегодной традиции. Даже если это просто школьное мероприятие, в воздухе витает дух карнавала: лето наступило, и чувствуется восторг от того, что учебный год закончился. Мы – животные в клетке, близкие к освобождению. По крайней мере, так мы себе говорим. «Свобода – иллюзия, – говорит Лис. – Мужчина изобрел летние каникулы, чтобы мы забыли, что он угнетает нас остальную часть года».

– Так глупо, что они все еще называют это «воздушной гитарой»[16], – говорит она, откусывая от своего бургера, купленного в одном из фургончиков с едой, припаркованных сегодня возле кампуса. – Алло, все же действительно играют на гитаре.

Мы с тобой уже обсуждали это раньше: как ежегодные шоу талантов перешли от фонограммы до настоящих состязаний с тех пор, как ты был в девятом классе, когда вы со своей группой решили включить микрофоны и усилители.

– Я бы просто хотела заметить, что мой парень произвел революцию во всей системе шоу талантов Рузвельт Хай, – говорю я. – Можете представить, какой бы это был отстой, если бы все было просто фонограммой?

Нат закатывает глаза.

– Ну, должно быть весело смотреть, как Питер, Кайл и Райан изображают One Direction.