– Это преступно, – соглашается твой папа.

Твои родители везут тебя на Гавайи на десять дней, и они предложили оплатить и мой проезд как подарок в честь выпуска, а мама сказала «нет». Гавайи. Тропический пляж, едва вообще какая-то одежда и ты, ты, ты.

Это преступление. Я ненавижу свою маму. Знаю, что ужасно говорить такое, но это правда. Думаю, она завидует, что у меня есть парень, который не сидит у меня на шее, что я молодая, худая и счастливая. Что у меня много-много оргазмов. Иногда я замечаю, что она смотрит на меня с настоящей неприязнью. И она стала больше критиковать меня в последнее время. У меня складки жира на животе, когда я наклоняюсь вперед, у меня недостаточно красивые колени для коротких платьев и юбок, мой любимый цвет (красный) делает меня болезненно-бледной. Она даже разозлилась, когда я взвесилась, и оказалось, что я сбросила пару кило. «Вот подожди, когда твой метаболизм замедлится, – сказала она. – Ты вся в отца, а только посмотри на женщин в его семье».

– Любовь в разлуке только крепнет, – говорю я. Тренирую свое мужество. «Не опускай нос», как говорит Бет.

– Вот это боевой дух, – говорит твоя мама и ставит колу передо мной – она знает, что мне не дают газировку дома, что это считается роскошью в списке покупок моей семьи.

– Спасибо, Анна, – говорю я. Мне нравится, что она не дает мне называть ее миссис Дэвис. «Ты теперь член семьи, – уверяет она. – Он любит тебя. И мы любим тебя. Все просто».

И это правда так. Твои родители стали и моими родителями. Они дают мне советы, переживают за меня, кормят меня. Твоя мама даже настаивает, чтобы мы, девочки, проводили время вместе. Маникюр или обед. Я слышала, что это все делают другие мамы, но не знала, как это действительно происходит. Когда ты сказал им о том, что случилось утром, когда я пропустила свои квалификационные экзамены, твоя мама начала плакать. Ты заставил меня пообещать, что с этого дня ты будешь отвозить меня на важные мероприятия.

Она сжимает мою руку:

– Когда вы двое поженитесь, нам больше не надо будет разбираться с этим безумием.

К этому времени я уже привыкла к открытости твоей семьи, но не знала, что твои родители настолько одобряют меня.

Ты улыбаешься, увидев удивление на моем лице:

– Да, мы говорим о тебе за твоей спиной, – только и отвечаешь ты.

Я краснею. Ты всегда сможешь заставить меня покраснеть, о чем бы ни шла речь. Ты садишься рядом с мной и прячешь лицо на моем плече. Уже прошли дни с тех пор, как мы целовались, с тех пор, как мы касались друг друга. «Последний шанс, – сказала мама после той ночи, когда Великан лишил меня лета. – В следующий раз ты с ним расстанешься».

Думаю, я умру, если расстанусь с тобой. Мысль о другой девушке в твоих объятиях, лежащей под тобой, убивает меня.

– Анна, родители Грейс не сумасшедшие. – Твой папа переводит взгляд с твоего несчастного лица на мое. – Ну ладно, может, чуть-чуть.

– Это отстой, – ворчишь ты.

Моя мама постаралась установить мир – отпустила меня сюда, чтобы попрощаться. А потом мне снова запрещено видеть тебя все лето. У тебя замечательные родители, которые обнимают меня, сделали меня частью своей семьи, а моя мама запирает меня и выбрасывает ключ. Будто я Рапунцель, только без романтической башни и прекрасных волос.

– Если бы я была родителем получше, – говорит твоя мама, – я бы тоже посадила тебя под домашний арест после того, что ты устроил, отправившись к ней домой посреди ночи.

– Ты не можешь посадить меня под домашний арест, – говоришь ты. – Мне восемнадцать.

У меня такое чувство, что мне никогда не будет восемнадцать.

– Я буду сажать тебя под домашний арест, пока тебе не будет сорок, если захочу, – говорит она, пытаясь скрыть улыбку.

Ты поворачиваешься ко мне:

– Разве твоя мама и Великан…

Твой папа хлопает тебя по руке газетой:

– Не называй его так. – Но я вижу легкий блеск в глазах твоего папы.

– Разве твоя мама и (кхм-кхм) Великан (кхм) Рой, – ты улыбаешься отцу, а он просто качает головой, его губы кривятся, – не понимают, что, сажая тебя под домашний арест, они сажают и меня тоже?

– Не думаю, что они из-за этого переживают, – говорю я.

С улицы раздается гудок – приехал ваш шаттл в аэропорт. Этот звук словно удар в живот.

Ты хватаешь меня за руку и тянешь в свою комнату.

– Мы сейчас вернемся, – кричишь ты родителям, которые начинают выносить вещи на улицу.

– Не сделай меня бабушкой, – кричит твоя мама.

– Очень смешно, – говоришь ты.

Она шутит, но это ее способ напомнить нам о границах, ответственности и всем таком. Она не делает вид, что секс не существует. Твои родители говорят с нами о нем и знают, что мы оба девственники. Твоя мама даже отвела меня в «Центр планирования семьи», потому что знает, что моя мама никогда и за миллион лет такого не сделает. Кажется, что это невероятно неловкие разговоры, но это не так. Твои родители… крутые.

Когда мы остаемся одни в твоей комнате, ты прижимаешь меня к стене и крепко целуешь. На вкус ты как кофе с сахаром, и я хватаю твои волосы в кулак и трусь о тебя.

– Если бы я мог скользнуть под твою кожу, – бормочешь ты в мои губы. – Быть к тебе еще ближе.

Как часто это происходит, когда слова, произнесенные тобой, становятся песней? Ты сыграешь мне эту, когда вернешься домой:

Мы еще немного целуемся, а потом ты отстраняешься, задерживая руку под моей футболкой, проводя пальцами по ребрам. Мне нравится, что твоя комната уже так знакома: гитары на стендах, усилители, маленький аквариум с двумя золотыми рыбками.

– Ты влюбишься в австралийку в мини-бикини, – говорю. – Я это знаю.

Никакая девушка не устоит перед силой черной шляпы или твоего голоса. Ты берешь с собой акустическую гитару. Она услышит, как ты играешь, и это будет словно в тех историях с феями, когда они заманивают людей своей неземной музыкой. О боже, ты будешь писать о ней песни, но позже скажешь, что они обо мне.

– Почему австралийку? – говоришь ты, пытаясь не улыбаться. – Постскриптум: ты говоришь глупости сейчас, ты же понимаешь?

Я пожимаю плечами.

– Просто моя интуиция подсказывает: австралийка. Мини-бикини. Желтое мини-бикини.

– Иди сюда.

Ты обнимаешь меня, и я тону в твоих объятиях. Ты раскачиваешься со мной взад-вперед, называешь милой, своей любимой. Мне нравится, каким старомодным ты становишься, когда ты очень нежный. Звучит еще один гудок – это намек идти. Я отстраняюсь, и ты мгновенно снимаешь футболку.