Так что я сдаюсь.

На следующий день я читаю тебе отрывки из моего дневника. Ты сидишь на капоте машины, а я стою перед тобой. Твои руки оплетают мою талию. Через несколько абзацев ты опускаешь руки. Ты зол – почему? Я опустила кусочки с Мэттом, в которых хотела поцеловать его, когда у него была мука на носу. Так из-за чего тут злиться?

– Я знаю, что ты пропускаешь что-то, – говоришь ты. Тянешься к дневнику. – Давай, дай мне самому прочитать.

Ты прав, у меня есть вещи, которые я прячу. Записи, в которых я гадаю, действительно ли ты тот единственный. Записи, перечисляющие твои недостатки. Например, я думаю, что это глупо, что ты в восторге от Хи-Мена. У тебя есть фигурки из 80-х, и твои друзья все время говорят: «Сила у меня!». Может, это меня задевает, потому что однажды ты сказал, что я не так сексуальна, как сестра Хи-Мена Ши-Ра. Я уверена, ты шутил, но все же. Маленькие глупые придирки типа этой.

Если я не отдам тебе этот дневник, ты поймешь, что я что-то прячу. И вытащишь это из меня. Пару недель назад ты спросил, мастурбировала ли я когда-то, и я соврала, что нет, но ты видел ложь, написанную у меня на лбу. Ты заставил меня рассказать, как я это делаю, о чем я при этом думаю.

«Лучше думай только обо мне», – сказал ты. И не дразнил меня – иногда кажется, что ты расставил бы камеры слежения в моем мозгу, если бы мог.

Я отдаю тебе свой дневник. Но я стратег. Переворачиваю на ту страничку, где сказано, как сильно я тебя люблю, и может, мы однажды поженимся. Это правда, и я хочу, чтобы ты ее знал.

После того как ты прочитал эту запись, ты прижимаешь меня к себе. Ты сияешь.

– Видишь, – шепчешь ты, касаясь губами моих волос, шеи. – Это было не так уж страшно.

– Да, – говорю я с облегчением, – не страшно.

С тех пор я больше никогда не пишу в дневник.

Мне нравится, что ты рассказываешь свои секреты. Иногда ты такой грустный, что я не могу на это смотреть. А ты не знаешь, почему так себя чувствуешь, и боишься, что родители узнают. «Они за мной постоянно следят, – говоришь ты. – Каждое слово, все, что я делаю, словно они это анализируют. Они думают, что я… снова постараюсь навредить себе».

Ты сознаешься, что грусть съедает тебя заживо. Что единственное, что тебя спасает, это музыка… И я. Я.

– У тебя бывает такое, что ты чувствуешь себя в ловушке, словно едва можешь дышать? – спрашиваю я тебя однажды днем. Мы у тебя дома, притворяемся, что делаем домашнюю работу, но на самом деле целуемся каждую секунду, когда твоей мамы нет в комнате.

– Все время, – говоришь ты. – Ну, я люблю своих родителей, но этот город, эта жизнь – это их версия рая. Я совершенно этого не понимаю.

– Знаю, Нат и Лис такие же, – говорю я. – Иногда мне кажется, что я единственный человек в школе, который вообще мечтает. То есть мечтает по-крупному.

У Нат и Лис есть свои мечты, конечно же. Но они человеческие. Нат хочет стать медсестрой, а Лис – психологом.

– То есть…

– Быть богемным голодающим артистом, – сразу же говорю я.

– Ха! Так и знал, что ты это скажешь.

Я хлопаю тебя по руке:

– И что это значит?

– Хм-м-м, дай подумать, – говоришь ты, потирая подбородок. – Напомни мне, сколько раз ты смотрела «Мулен Руж»?

– Ну ладно. Но даже ты должен признать, что это была бы прикольная жизнь.

– Грейс, то есть ты хочешь сказать, что твоя цель – стать шлюхой, умирающей от чахотки?

Меня не переубедить.

– Если это единственный способ жить в Париже Прекрасной эпохи – то да, да, я хочу быть шлюхой, умирающей от чахотки.

– Ты сумасшедшая.

– Давай, присоединяйся, – говорю я. – Ты можешь умереть от сифилиса – будет так весело!

Ты смеешься, качаешь головой. Твоя шляпа падает на землю, и ты поднимаешь ее, поворачиваясь к воображаемой аудитории, и машешь в мою сторону.

– Леди и джентльмены, у меня нет слов. – Ты протягиваешь руку и касаешься пальцем моей щеки, улыбаясь той нежной улыбкой, которую хранишь для меня. – Ты мне нужна. Ты – единственная хорошая часть дня, понимаешь?

Я убираю твою руку, краснея.

– Уверена, это преувеличение.

Ты берешь меня за руки и наклоняешься ближе.

– Ты хорошо это делаешь.

– Что?

– Справляешься со мной.

– Гэв, я не «справляюсь» с тобой. Ты… – Я прикусываю губу.

– Боже, мне нравится, когда ты так делаешь, – говоришь ты.

– Делаю что?

Ты качаешь головой:

– Не скажу, а то ты застесняешься и больше не будешь так делать, и тогда о чем мне грезить на уроках?

Слова, эти твои чертовы слова. Почему я не понимаю, что они все слишком идеальны? Как бы все получилось по-другому, если бы я не покупалась на каждое из них.

– Так. У меня есть новости, – говоришь ты. – По правде говоря, уже какое-то время, типа больше месяца, но мне нужно было подумать, так что… Да.

Внутри все напрягается.

– Новости о вузе?

Ты киваешь. Я пытаюсь улыбнуться. Я знала, что это произойдет. Мы оба знали.

– Хорошо, – говорю я тихо.

– Не расстраивайся.

– Не расстраиваюсь.

Ты нежно пихаешь меня:

– Врешь.

– Хорошо. Я немного расстроена. Может, сильно расстроена. Просто скажи мне, и покончим с этим.

– Я не еду в университет Лос-Анджелеса.

Я таращусь на тебя:

– Что? Как они могли не взять тебя?

Ты пожимаешь плечами:

– Их потеря.

Я чувствую себя виноватой, что радуюсь.

– Так что ты будешь делать?

– Я думал, что, может, ты будешь рада узнать, что я остаюсь здесь. Иду в местный университет.

Я моргаю.

– Но ведь тебе суждено переехать в Лос-Анджелес, стать рок-звездой и забыть обо мне.

Ты прижимаешься лбом к моему.

– Во-первых, я никогда не смогу забыть тебя.

– Как только у тебя появятся поклонницы, забудешь.

Ты смеешься и касаешься моих губ.

– Ты единственная поклонница, которая мне нужна.

– Я очень сильно пытаюсь не радоваться из-за этого, – говорю я.

– Почему? Ты собиралась порвать со мной в сентябре? – дразнишь ты.

– Нет. Но я ненавижу это место. Ты будешь несчастен здесь.

– Я не могу быть несчастен, когда ты рядом. Это просто еще один год, Грейс. А когда ты выпустишься… Мы можем поехать, куда захотим. – Ты ухмыляешься. – Весь мир в нашем чертовом кармане.