И все равно. Сдать старика в дом престарелых и при этом объявить всем, что он умер, – в этом было что-то… что-то очень противное, нечто такое, что мой мозг напрочь отказывался принимать.

– Как сказал мне главный врач тереньтевского дома престарелых, Кирилл Андреевич Алтухов поступил к ним в состоянии второй стадии болезни и за неполные пять лет деградировал окончательно, – продолжал Пашка. – Но – и это главврач особенно подчеркнул – все эти годы больного постоянно навещали и сын, и жена, иногда – дочь. Хотя он их уже не узнавал. Кроме того, солидная плата, которая перечислялась на его содержание, позволяла поместить старика в отдельную, очень хорошую палату со всеми удобствами, посадить рядом с больным постоянную медсестру – словом, Кирилл Андреевич был окружен максимальным вниманием и уходом. Это не тот случай, когда престарелого родственника просто спихивают с глаз долой!

– Ну хватит, хватит! Я уже поняла, что бедного старца просто облагодетельствовали, засунув в эту богадельню!

– Ты не хочешь понять…

– Не хочу – до тех пор пока не посмотрю на это и сама не убедюсь… не убеждусь… тьфу, черт! – не буду уверена, что так для него действительно лучше. Завтра сама туда съезжу.

– Прости, дорогая, но ты опоздала. Он умер. Сегодня.

– А?!

Сигарета, которую я, прижав телефон к уху, пыталась было прикурить, выпала из моих рук.

– Убит?..

– Да нет же, господи! Просто умер – от болезни и старости. В шесть утра.

– Ты выяснил, он точно сам умер? Никто к нему не приходил перед этим?

– Ну как же! Смерть с косой приходила! – съязвил Пашка. – Никаких визитов не было, это точно, – сказал он уже спокойнее. – Иначе посетителя обязательно увидела бы медсестра, а она, как я уже сказал, дежурила возле старика неотлучно. Его вообще не навещали в эти несколько последних дней, и это встревожило медперсонал – то есть не то чтобы встревожило отсутствие посетителей, а то, что состояние больного резко ухудшилось, он лежал практически при смерти, и они опасались, что заботливые родственники в свой следующий приход просто не застанут мужа и отца в живых… Поэтому главврач по просьбе медсестры позвонил домой Раисе, чтобы сообщить ей эту печальную весть и попросить ее приехать поскорее.

– Позвонил? И Раиса с ним разговаривала?

– Да.

– Когда?

– Вчера, во второй половине дня.

То есть – внимание! – по моим подсчетам, как раз в то время, когда произошло убийство Раисы!

– Ну и ну! Значит, сам главврач с ней беседовал? С Раисой?

– Вот уж не знаю, с Раисой или нет. Потому что голос он не запомнил, но удивился тому, что у него спросили адрес пансионата – ведь поскольку родные Алтухова часто там бывали, то адрес-то они должны были знать наизусть!

– Ну, ясен перец! Значит, с главврачом разговаривал убийца! Так вот что его отвлекло от уборки в доме Раисы – телефонный звонок!

– Получается, так.

– Но зачем убийце адрес старика-маразматика?

– Ты меня спрашиваешь?

– Я думаю!

– Думай-думай… – зевнул Пашка прямо в трубку и отключился.

И я задумалась. Наверное, я просидела бы в машине с заглушенным мотором целый час, нервно постукивая пальцами по оплетке руля, если бы наконец тетя Мила робко не дотронулась до моего плеча:

– Женя…

– Да, сейчас поедем, – очнулась я. – Тетя Мила, знаешь, что? Дай-ка мне записку!

– Какую записку?

– Ту, которую ты отобрала у Капы. Предсмертное письмо Вадика.

Тетя Мила безропотно щелкнула замочком сумочки.

– Ты хочешь отнести ее в милицию? – робко вопросила она, протягивая мне скомканный клочок бумажки.

– Нет. Просто хочу проверить одну теорию…

* * *

На столе передо мной лежал развернутый листок прощального письма Вадика. Листок был уже настолько протерт и вымочен слезами, что походил скорее на выцветшую тряпочку. Я не сводила с него глаз и снова, в который раз, переписывала печатными буквами на чистый лист текст письма и проводила от одних слов к другим некие замысловатые стрелки.

Несколько секунд я, склонив голову набок, взирала на собственные художества, а затем с треском выдирала лист из тетради, комкала его и швыряла через плечо себе за спину. Пол за моей спиной был уже весь усыпан этими бумажными снежками.

– Женечка, а что ты такое…

– Тетя Мила, не мешай! – рявкнула я.

Тетушку как ветром сдуло, а я в двадцатый раз принялась за свое чистописание.

Так прошло часа три, и тут меня наконец осенило. Я смотрела на лежавший передо мною лист с копией Вадимовой записки и теперь была твердо убеждена – так все и было!

Но поделиться своим открытием с тетей Милой я не успела. Потому что тетушка внезапно сама ворвалась ко мне с широко открытыми глазами и молитвенно сцепленными под подбородком ладонями.

– Женя! Что мы с тобой наделали! – крикнула она с порога. – Мы погубили девочку!

– Что-что?

– Сашу арестовали!

От неожиданности я откинулась на спинку стула:

– Какого Сашу?

– Не какого, а какую! Ту самую – Шурку Мазуркевич!

– Арестовали?! За что?

– За убийство Вадима! Следователи докопались, что это она притворялась официанткой, и р-раз – заподозрили ее! Обыск! И р-раз – яд нашли! В ее кармане!

Тетя Мила залилась вполне искренними слезами и принялась обшаривать собственные карманы в поисках носового платка.

– Что ты мелешь, в каком кармане?

– В куртке ее летней, в ветровке! Крупинки цианида, в кармане!

– Ты-то откуда знаешь?

– Ей разрешили один звонок сделать, вот она мне и позвонила! Я дала ей телефон – вдруг девочке понадобится помощь, она же совсем одна…

– Да сейчас-то ей зачем тебе звонить?

– Чтобы меня обругать! Она говорит, что это мы ее выдали! Ох, и кроет она нас, Женечка, самыми последними словами! Как невоспитанный ребенок! И плачет!

Тетя Мила осеклась и уставилась на меня, потому что я, не дослушав ее рассказа, уже обувалась, выйдя на террасу.

– Ничего не попишешь, – сказала я, накидывая на плечи куртку. – Поедем. Поедем производить задержание.

– Женя! Ты знаешь… убийцу?! – Слово «убийца» тетя Мила произнесла со священным ужасом.

– Теперь – да.

Но на «задержание» мы направились не сразу. Сначала тете Миле пришлось ответить на телефонный звонок. Он застал нас уже на выходе, когда мы спускались с лесенки в сад, чтобы вновь загрузиться в мою машину. Тетя Мила сначала помолчала в трубку, а затем бросила в мембрану несколько успокоительных слов. На том конце провода клокотали взахлеб, истерично – я слышала это кудахтанье даже на расстоянии нескольких метров.