«Ваши рассказы о вашей дорогой доченьке доставляют мне большое удовольствие, особенно о нежном отношении к ней короля. Но хочу вам сказать, что я не удовлетворена: ей нужен товарищ, и не надо откладывать его рождение на потом», — беспокоилась Мария Терезия. Но в самом конце марта Мария Антуанетта тяжело заболела корью и, чтобы король не заразился, на три недели карантина перебралась в Трианон. Дозволения сопровождать королеву получили четверо: герцог де Куаньи, барон де Безанваль, граф Эстергази и герцог де Гинь. Король изъявил согласие, чтобы все четверо неотлучно находились при его супруге во время болезни. Надо ли говорить, сколько сплетен мгновенно разнеслось по Версалю? Придворные открыто спрашивали друг друга: а если король заболеет корью, за ним будут ухаживать четыре дамы? По словам Мерси, которому пришлось объясняться с Марией Терезией, компания сложилась совершенно случайно: трое принадлежали к кружку друзей королевы, а барон де Безанваль случайно оказался рядом. Из дам королеву сопровождали графиня Прованская и принцесса де Ламбаль; у Полиньяк также случилась корь, и, как сообщал Мерси, королева очень огорчилась, что любимая подруга оказалась разлучена с ней.

Подругам было о чем поговорить — недаром Полиньяк считали «хранительницей мыслей Ее Величества». В августе 1778 года в Париж из Лондона прибыл Ферзен. В Англии он по велению отца снова попытался получить руку мисс Лайел, но снова встретил отказ. А так как о любви в данном случае речь не шла, то, потерпев фиаско, Аксель отправился во Францию, дабы поступить на дипломатическую либо военную службу. Но вакансий ни по одному из ведомств в Париже не оказалось, и он, как говорят, предложил свои услуги Фридриху II, пребывавшему в состоянии войны с Австрией. По мнению многих, сей демарш доказывал, что Мария Антуанетта в то время еще не пленила сердце красавца-шведа. Фридрих не ответил, и Ферзен отправился к Версальскому двору. «В прошлый вторник я отправился в Версаль, чтобы быть представленным королевской семье. Королева, воистину очаровательная, увидев меня, воскликнула: “А, старый знакомый!..” Иные члены королевской семьи не произнесли ни слова», — писал он отцу после представления.

Почему за четыре года королева не забыла молодого шведа? Потому, что, по словам герцога де Леви, «лицо и внешность его напоминали героя романа, но романа не французского, ибо для французского у него не хватало живости и задора»? Потому, что он был настолько красив, что «у каждой женщины, которую он встречал на своем пути, начинало сильнее биться сердце»? И то и другое, а главное — сердце королевы не могло вечно оставаться незанятым. Наделенная сильными глубокими чувствами, возвышавшими ее над камарильей мелочных фаворитов, инстинктивно ощущая, что не она, а ее положение бросает к ее ногам всех этих лозенов, безанвалей и куаньи, в холодном красавце-шведе она разглядела родственную душу, благородную и возвышенную. И не смогла пройти мимо красавца, «слегка застенчивого с людьми незнакомыми, не обладающего ни остроумием, ни красноречием, однако умевшего быть искренним, чутким и преданным». Ведь именно искренности, чуткости и преданности ей так не хватало среди окружавших ее царедворцев!

«Королева, самая милая и любезная из всех, кого я только знаю, настолько ко мне добра, что нередко спрашивает обо мне; она спросила Кройца, почему я не прихожу на воскресную игру, и, узнав, что однажды я приходил, но игры не было, даже сделала попытку извиниться», — писал Ферзен отцу. Каждый раз, когда он принимал приглашение королевы, она непременно находила предлог заговорить с ним, что тотчас отметили в окружении ее величества. Мария Антуанетта жаловала своим вниманием далеко не всех приглашенных. «Ее доброта вызвала ревность молодых придворных, которые не могут понять, почему к иностранцу относятся лучше, чем к ним», — отмечал Ферзен. Когда осенью после непродолжительной отлучки он вернулся в Версаль, его встретили еще более приветливо, о чем он и написал отцу: «Королева по-прежнему обращается со мной очень любезно, я часто прихожу к ней на игру, и каждый раз она говорит со мной исключительно учтиво. Когда ей рассказали о моем военном обмундировании, она изъявила желание увидеть меня в нем и во вторник пригласила не ко двору, как обычно, а к себе лично; это самая любезная государыня из всех, кого я знаю». Яркая шведская военная форма: голубой мундир, белый жилет, облегающие замшевые штаны-кюлоты, шелковые чулки, венгерские башмаки, позолоченный пояс, шпага со сверкающим эфесом и черный кивер, гордо украшенный султаном из белых и желтых перьев, произвели впечатление, заставив весь Версаль говорить о ее обладателе. Какие чувства при этом испытывала королева? По словам графини де Буань, «королева любезничала с ним, как с любым другим иностранцем, ибо они были нынче в моде». С одной стороны, в это время королева была на восьмом месяце беременности, и есть основания полагать, что мысли ее занимал будущий ребенок. С другой стороны, в ожидании материнства она стала еще прекраснее, и, пока ребенок не появился на свет, сердце ее снедала пустота. Все шаги, направленные на сближение с Ферзеном — приглашения, ни к чему не обязывающие беседы, — исходили от Марии Антуанетты. Когда же королева оправилась после родов, Ферзена стали видеть в ее обществе еще чаще. Близкие друзья королевы (иначе говоря, окружение Полиньяк) сначала встревожились, но, поразмыслив, пришли к выводу, что иностранный возлюбленный обойдется ей значительно дешевле, да и опасностей меньше, а посему их положению эта «дальняя любовь» нисколько не угрожает. Тем более что, судя по многочисленной челяди, особняку на улице Матиньон, приобретенному за 150 тысяч ливров, и шести верховым лошадям, о которых пишет Альмера, сей иностранец оказался отнюдь не бедным.

Сразу ли сразила стрела Амура красавца-шведа? Ферзен не таясь писал отцу о любезностях, которые оказывала ему королева. Без сомнения, ему это было приятно, особенно потому, что королева считалась первой красавицей двора[12]. Знал ли он о причине столь пристального внимания к своей особе, находили ли в душе его отклик чувства королевы? Почему, когда чувствительность в духе Руссо была в моде, он ни разу не выдал своих эмоций? Потому что, как спустя несколько лет напишет графиня де Сен-При, он привык крайне скупо отвечать на чувства, которые сумел внушить? «Я всегда буду вам писать, вы единственный мой друг, мое счастье состоит в том, чтобы видеть вас. Но я более не позволю вам читать в моем сердце, ибо в нем заключена единственная тайна, которую я вам не раскрою; нет, повторяю я, это невозможно; иных же тайн от вас у меня не будет», — поверяла ему свое сердце графиня де Сен-При. Принимая поклонение дам, Ферзен никогда не стремился афишировать свой донжуанский список. Как впоследствии напишет будущий министр Королевского дома и друг Ферзена граф де Сен-При (чья жена, подтверждая молву о неотразимости шведа, влюбилась в него без памяти), «…всегда стремившаяся к блеску и роскоши, королева, по словам многих очевидцев, была сражена красотой шведского графа Ферзена он полностью завладел сердцем королевы. В самом деле, не заметить его было невозможно. Высокий, стройный, прекрасно сложенный, с глубоким и кротким взглядом, он не мог не произвести впечатление на женщину, всегда искавшую ярких впечатлений». Но и она не могла оставить его равнодушным. Согласно воспоминаниям сэра Ричарда Баррингтона, сдержанный и немного меланхоличный Аксель был ранен Амуром в самое сердце. Баррингтон поведал о душевных муках королевы, исполнявшей в присутствии двора арию Дидоны, обрадованной прибытием Энея: «Глаза королевы были полны слез, голос дрожал. Ее прелестное лицо заливалось румянцем, когда она смотрела на Ферзена, также пребывавшего под воздействием чувств. Восхищенный очаровательным безумством поступка королевы, он, весь бледный, сидел, потупив взор, и слушал арию, слова которой заставляли биться его сердце. У тех, кто видел их в эту минуту, не осталось сомнений о природе их отношений».