Та наклонилась ближе.

– Тебе нужна помощь? – прошептала монахиня. – Я могу побыть с тобой, пока семья не придет. У тебя есть семья?

Тон ее был полон сочувствия, на лице – забота. Но была и осторожность, такая, с которой мама говорила с тетей Бриджит, когда та вела себя странно.

– Спасибо, да, есть. Я как раз иду домой. Я… мне не нужно в больницу, – сказала Натали, поглядывая на сосуд с кровью.

– Ты уверена?

– Да.

Монахиня, глядя на нее со смесью сочувствия и жалости, тронула ее за локоть. Она медленно закрыла глаза, а потом открыла снова.

– Хорошо, – поклонившись, та пошла прочь.

– Помолитесь за меня, сестра, – крикнула ей в спину Натали.

Монахиня обернулась с легкой улыбкой:

– Я уже молюсь.

Натали болтала ногами над Сеной. Сидеть на цементе было неудобно, и ей было очень тревожно останавливаться на одном месте надолго, но нужно было поразмыслить.

Она ненавидела свою жизнь. Хотела бы, чтобы тогда, в первый раз, она не прикоснулась к стеклу, а разбила его. Если бы она могла путешествовать во времени, то так и сделала бы.

Видения разрушили все привычное и хорошее. Ощущение реальности и воображение сплелись наихудшим образом из всех возможных. Ее отношения с мамой. Ее дружба с Симоной. Ее честность в письмах к Агнес. Ее спокойный сон. Еда. Память.

А Темному художнику что было за дело? Он никак не мог знать о ее способности. Кого, по его мнению, он мучил: девочку – посетительницу морга или анонимного журналиста, автора репортажей из морга? Не мог же он знать, что это все она.

Или мог?

Он мог следить за каждым ее шагом с момента первого видения или играть в игру, как с полицией и Le Petit Journal, куда посылал свои дурацкие письма. Мог уже знать все о ней или ничего не знать. После сна и своей ненадежной памяти она не могла себе доверять.

И что теперь?

Вдохновение. Очевидно, что она не понимала, что это значит. В этом все дело, без сомнения. Запутать ее и заставить размышлять, что какой-то там убийца-психопат имел в виду в своих двусмысленных посланиях. Но она больше не собиралась это делать.

«Почему я? Почему все это, почему мне?»

В крови не было никакого смысла, кроме как помучить ее. Если она принесет ее в полицию, то ей не поверят, скажи она, будто ее подложили незаметно или она появилась после встречи, которую она забыла. Даже если полиция каким-то образом примет ее всерьез, они неспособны ничего сделать или сказать, чья это кровь: жертвы Темного художника или крысы из канализации.

Натали вылила кровь в реку и туда же выбросила бутылочку, затем крышечку, а потом и смятые листья, в которых была пропитанная кровью бумажка. Она смотрела, как кровь рассеивается в воде, а сосуд наполняется водой, и вот река все поглотила полностью. Листья и бумажка успели отплыть на метр, прежде чем начать тонуть. Она опустила руку в реку, позволяя течению бежать сквозь пальцы. Затем встала, вытерла руки о платье и пошла домой так быстро, как только могла.

Единственным утешением Натали в этот день, помимо уюта от улегшегося в ее ногах Стэнли, было письмо от Агнес.

Она не решила, как ответит по поводу Темного художника, и вообще не хотела об этом сейчас думать. А пока просто была благодарна за дружбу с Агнес и с нетерпением ждала ее возвращения домой.

Побеги сожаления стали подкрадываться к ней ночью.

Натали сначала их не замечала. Лежала, гордая тем, что вырвала контроль у своей способности, у Темного художника, у вредного влияния Симоны. Они все были здесь, в тени, но она была слишком непримиримо настроена, чтобы заметить.

Затем они потянулись к ней через сны о Симоне – приятные, счастливые воспоминания о приятных, счастливых днях. Такие сны, что обманывали ее, и после пробуждения ей казалось, что между ними все хорошо и что она может вскочить с постели и побежать рассказывать ей о сосуде с кровью. Будто так все еще можно было сделать.

Эти побеги подобрались еще ближе следующим утром, когда она прочитала о Мирабель.

Лицо Натали так разгорелось, что зачесалось. Симона. Кто еще мог отправить месье Ганьону имя?

Это не Симонино видение. Она не имела права никому рассказывать.

«Для нее это волнующе. Развлечение. Сенсация».

Натали никому не могла доверять. Тетя Бриджит, хоть и безумна, оказалась в этом права.

Затем нахлынула первая волна сомнений. Если она не могла довериться Симоне и надеяться даже на ее понимание, то не могла довериться никому, особенно без доказательств. Избавиться от крови и записки было облегчением, но кто ей теперь поверит, что флакончик с кровью вообще существовал? Она не планировала никому о нем рассказывать, на это не было причин… По крайней мере, сейчас. Может, когда-то причина появится. И что тогда? Скажут, что у нее истерия, или какую-нибудь другую чушь. Так что она снова осталась ни с чем.