Как и ожидала Гори, свекор со свекровью обвинили ее в том, что она опозорила их семью. Свекровь набросилась на нее с бранью, кричала, что она с самого начала была недостойна Удаяна. Что он, возможно, был бы сейчас жив, если бы женился на другой, нормальной, девушке.

Они обвиняли и Субхаша — в том, что он не по праву занимает место Удаяна. Но в итоге, после всей этой ругани и поношений, они все-таки не запретили им пожениться. Они не сказали «нет». Возможно, из-за того, что сочли более предпочтительным не заботиться больше о Гори и расстаться с ней. Так она, с одной стороны, еще глубже «осела» в этой семье, а с другой — добилась для себя освобождения.

Опять это была не традиционная свадьба, а просто регистрация брака. И опять зимой. Пришел только Манаш. Все остальные родственники с обеих сторон отказались прийти. И не пришел никто из партийных товарищей Удаяна. Они были против этой свадьбы — считали, что Гори должна чтить память Удаяна и быть верной его мученическому образу. Не зная, что Гори носит под сердцем ребенка Удаяна, они разорвали с ней всякую связь. Ее второе супружество они сочли шагом нецеломудренным и непристойным.

Она выходила за Субхаша, чтобы сохранить хоть какую-то связь с Удаяном. Но, делая это, она уже понимала: это бесполезно. Как бесполезно оставлять одну сережку, когда другая потерялась.

На свадьбу она надела простенькое шелковое сари и к нему — только наручные часы и скромную цепочку. Волосы укладывала сама. Впервые после того памятного похода со свекровью за покупками она выбралась в город, в его кипящее и бурлящее жизнью нутро.

Вторая свадьба была без праздничного стола. Без стеганого одеяла, под каким они с Удаяном первый раз лежали как муж и жена в доме в Четла, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться. И не только согреться.

После регистрации Субхаш повел ее оформлять загранпаспорт, а потом в американское консульство за визой. Чиновник в консульстве поздравил их, как полагается поздравлять счастливых молодоженов.

— Я в детстве лето проводил в Род-Айленде, — сказал он, когда узнал, где живет Субхаш.

Его дедушка, оказывается, преподавал литературу в Браунском университете, который тоже находился в Род-Айленде. Он разговорился с Субхашем про тамошние пляжи.

— Вам там понравится, — сказал он Гори, пообещал ускорить процесс ее оформления и пожелал им счастья.

Через несколько дней Субхаш улетел в Америку, а Гори снова осталась со свекром и свекровью. Они продолжали не разговаривать с ней и вели себя так, словно ее здесь уже не было.

В день ее отъезда за ней заехал Манаш — проводить до аэропорта и посадить на самолет. Она по традиции поклонилась в ноги свекру и свекрови, а тем прямо не терпелось, чтобы она уже поскорей уехала. Потом она вышла из калитки на улицу, где уже ждало пойманное Манашем на углу такси.

Она покидала Толлиганг, где она никогда не чувствовала себя как дома и куда она пришла жить только ради Удаяна. Принадлежавшая ей мебель, спальный гарнитур из тикового дерева, остался стоять в тесной квадратной комнатке, где по утрам было так много солнечного света и где они с Удаяном, сами того не желая, зачали своего ребенка.

Из окна такси она прощалась с вечерней Калькуттой. Они проезжали мимо погруженного в темноту студенческого городка, где она училась, мимо закрытых книжных лавок, мимо жилых домов, где уже спали горожане. Мимо пустынного перекрестка, где стоял дом, в котором находилась квартира ее дедушки и бабушки.

Когда они подъезжали к аэропорту, на шоссе начал опускаться туман. Вскоре он сгустился так, что водитель такси сначала замедлил ход, а потом и вовсе остановился, не видя дороги. Туман клубился, словно дым пожара, но это была всего лишь испаряющаяся вода, поймавшая их в свою ловушку.

Гори подумала тогда, что так, наверное, выглядит смерть. Нематериальный, вроде бы неосязаемый, но неотвратимый всепоглощающий клубящийся пар, пожирающий все живое. Она была уверена, что Удаян сейчас был в таком пару.

Ею овладела паника, страшные мысли, что она не сможет выбраться отсюда. Но такси потихоньку двигалось мелкими, короткими рывками, водитель то и дело сигналил, чтобы ни с кем не столкнуться, пока наконец впереди не показались огни аэропорта. Она обняла Манаша, поцеловала его, сказала, что будет очень скучать, а потом взяла свои вещи, предъявила документы и поднялась на борт самолета.

Ее не остановил ни один полицейский или военный. Никто не задавал ей вопросов про Удаяна. Никто не преследовал ее за то, что она была его женой. Туман рассеялся, и самолет выкатился на взлетную полосу. Ни туман, ни люди, ни обстоятельства — никто не воспрепятствовал ей подняться над городом в черное беззвездное небо.

На настенном календаре на кухне был изображен скалистый островок с маяком. Она нашла интересовавшую ее дату, отмеченную там как День святого Патрика. Двадцатое марта — то есть день, когда Удаяну исполнилось бы двадцать семь лет, — официально считалось первым днем весны.

Но по утрам в Род-Айленде еще было жутко холодно, подоконники в комнатах были ледяными, даже покрывались инеем.

Однажды в субботу Субхаш повез ее покупать одежду. В огромном, сверкающем огнями магазине играла музыка. Никто там не предлагал им помочь, и никому не было дела до того, потратят они свои деньги или нет. Субхаш купил ей пальто и сапоги, теплые колготки, шерстяной шарф, шапку и перчатки.

Но эти вещи так и лежали потом дома нетронутые. После той поездки в универмаг она ни разу не выбралась на улицу. Сидела дома — лежала, читала университетскую газету, которую Субхаш приносил каждый день. Иногда включала телевизор и смотрела скучные шоу. Про то, как молодые женщины беседовали с холостяками, подыскивающими себе невесту. Про супружескую пару, которая, вроде бы дойдя уже до драк, почему-то пела любовные песни.

Субхаш предлагал ей бывать на мероприятиях рядом с домом. Кино в студенческом городке, лекция известного антрополога, международная ярмарка народных ремесел в студенческом профсоюзе. Он называл ей более интересные газеты, которые можно было почитать в библиотеке, книги, лежащие на прилавках книжных магазинов. И здесь теперь было гораздо больше индийцев, чем когда он приехал сюда впервые. Жен аспирантов, с которыми она могла подружиться, когда будет готова к этому, говорил он.

В отличие от Удаяна приходы и уходы Субхаша всегда были предсказуемы. По вечерам он приходил домой в одно и то же время. Иногда она звонила ему в лабораторию сообщить, что у них кончилось молоко или хлеб, и он всегда сам снимал трубку. Ужин он готовил сам. По утрам выкладывал для этого необходимые продукты из морозильника, которые медленно оттаивали в течение всего дня.

Запахи готовящейся пищи больше не раздражали ее, как это было в Калькутте, но она говорила, что раздражают, и таким образом обеспечивала себе повод остаться у себя в спальне. Целыми днями она ждала возвращения Субхаша, чувствовала себя неуютно без него, но когда он приходил домой, избегала его. Она боялась узнать его лучше, боялась, что они станут ближе.