Нет, Марина Константиновна нисколько не изменилась: жалит всё с тем же удовольствием.

– Не придумывайте то, чего нет, – говорю я – ну почему, в самом деле, мне хочется ей грубить, ведь я приехала с миром? – Я здесь в командировке и остановилась в приличной гостинице. «Ариадна», не слышали?

– Не слышала!.. Красивый мальчик, есть в кого.

Конечно же, она имеет в виду своего породистого сына, который улучшил мою крестьянскую породу!

Звонит телефон. Лаврова вздрагивает, но, пересилив себя, осторожно берет трубку. Я сижу достаточно близко, чтобы услышать, как консьержка торопливо шепчет:

– Марина Константиновна, к вам…

Тут в трубке раздается звук, словно её выронили на стол. Потом кто-то осторожно кладет её на место.

– Тебе нужно уходить! – почти кричит Лаврова и толкает меня к выходу. – Бери сапоги и шубу, на лестнице оденешься.

– Успокойтесь, – говорю я, – не собираюсь бросать вас одну. Значит, я всё-таки кстати приехала?

И поскольку она молчит, интересуюсь:

– Может, вы позвоните в полицию?

Она некоторое время с удивлением смотрит на меня, словно не может поверить моим словам или удивляется, откуда я знаю, что звонок опасный. А потом всё же хмыкает:

– И на кого пожалуюсь? На ФСБ?

Ну вот скажи я кому-нибудь про сон или про то, что я предвидела, какие у бабушки моего сына неприятности, мне же не поверят. А Лаврова почти не удивилась.

– В любом случае дверь они не смогут сразу выломать, – поясняю я; нельзя было не обратить внимание, что закрывается она на массивные металлические штыри, – значит, мы успеем приготовиться.

– Что мы сможем, две слабые женщины, – сникает Марина Константиновна. – Да и зачем тебе в это вмешиваться?

– Ежели что, вы в доме одна, – говорю я, не обращая внимания на ее причитания. – Обо мне ни слова…

Ухожу в дальнюю комнату и там набираю по сотовому телефону Найденова.

– Миша, – говорю я с ходу, мне не до церемоний, – кажется, я попала в переплёт.

У него такой хороший мобильник – слышно даже, как он затаил дыхание.

– Ты где, по тому самому адресу?

– Вот именно, и очень серьезные люди сейчас начнут выламывать дверь. Говорят, полицию звать бесполезно. Что ты посоветуешь?

– Сидите и двери не открывайте. Пусть ломают. Мы сейчас подъедем. Дверь-то хоть прочная?

– По-моему, как танковая броня, – говорю я и отключаюсь.

Танковая не танковая, но звонок прибавляет мне уверенности ещё и оттого, что Михаил и не подумал самоустраниться или что-то там мне посоветовать, а сразу включился в действие.

Они сейчас подъедут. Зачем я их втравливаю в это мутное дело? Кто такая для них госпожа Лаврова, которая почему-то попала как кур в ощип и ничего мне не успела рассказать?

В дверь звонят, ещё и ещё. Я возвращаюсь к Марине Константиновне – она стоит перед дверью и беспомощно смотрит на неё.

– Не открывайте, – шепчу я и увлекаю её в гостиную. – Пока они будут возиться с дверью, расскажите мне, что у вас тут случилось?

– Это всёПётр Васильевич. Мой муж.

– Отец Жени?

– Конечно, а как же иначе?

– Он мог быть его отчимом.

– Исключено! – говорит она категорически.

Можно подумать, что Лавровы сделаны совсем из другого теста, чем все остальные люди. Если уж быть точной, то разве что… у них вёе не как у людей! Вот так бы я ей сказала, чтобы не слишком задирала нос. Она имеет в виду, что в семье Лавровых разводы невозможны? А как же я? Ах да, я же не из семьи Лавровых!

– Понимаешь, – продолжает Марина Константиновна, машинально ломая руки, – Женя в Америке очень выгодно женился.

– Я в курсе, – говорю без улыбки.

Лаврова коротко взглядывает на меня. Думает, я шучу?

– Его жена… Она не хочет ничего о нас слышать…

Я едва удерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Нет, ну думала ли я, что жизнь отплатит им за меня той же монетой?!

Но опять мои мысли побежали совсем не в ту сторону. Главное, чем я должна была бы поинтересоваться: при чем здесь жена её сына и сотрудники её мужа? Надо понимать, он тоже работал в конторе?

– И что эти люди от вас хотят?

– Они считают, что Женя должен поделиться с ними.

Не везёт Евгению Петровичу! Только он подобрался к настоящим деньгам, только получает возможность не зависеть от родителей, и тут…

– Почему?

– Ну потому, что в своё время они помогли ему быстро оформить документы на отъезд, помогли приобрести гринкарту. А до того – прикрыть дело, которое завели на Женю, когда у них в группе умерла одна студентка.

Ого, как далеко, оказывается, идут корни этого противостояния!

– Петру Васильевичу предъявили счет. Как они говорят, небольшой – три миллиона долларов.

Я невольно присвистываю.

– Весело вы тут живёте!

– А когда он сказал… показал им фигу, просто подстерегли у дома и куда-то увезли. И стали преследовать меня. А как я могу сообщить об этом Жене, если его жена берет трубку и, узнав, кто звонит, кладет её? Я уже думаю, может, они разошлись? А вдруг с Женей что-то случилось?!

В ее голосе слышится рыдание.

– Объясните им это.

– Пыталась. Говорят, им некогда ждать, а если мы продадим эту квартиру и то, что в ней, то вполне сможем насобирать нужную сумму.

– Странно, что они будто никого не боятся.

– Скорее всего так и есть. Что им могут сделать в случае чего? Уволить из конторы? Так они и сами не сегодня-завтра на пенсию уйдут. Значит, и увольнения не боятся, и, как следствие, должностного преступления. И потом, ведь никаких документов у нас нет, они никого не убили, по крайней мере пока… А деньги. И в этом случае у них есть отмазка. Я не удивлюсь, если они заставили Петра написать расписку, что он взял у них в долг.

– Сколько их, я имею в виду – претендентов на миллионы?

– Двое. Раньше они дружили втроем, а потом Петя как-то отошел от них.

Или не захотел делиться. Отчего-то заявление Марины Константиновны о том, что они могли бы получить деньги от сына, если бы не невестка, кажется мне притянутым за уши. Скорее всего Женя сам говорит жене:

– Меня нет дома!

Потому что догадывается, зачем ему могут звонить родители.

Возможен и такой вариант: в какой-то момент папа-Лавров потянул одеяло на себя и с какого-нибудь общего проекта забрал все денежки себе… Только кто мне сейчас в этом признается.

Да и не стану я разбираться, мне скоро домой ехать. Просто захотелось что-то сделать для семьи Лавровых такое, чтобы они по гроб жизни чувствовали себя мне обязанными. И пусть продолжали бы считать меня беспородной шавкой, недостойной их породистой фамилии, а всё равно были бы обязаны!..