– Покупают? – поинтересовался боярин.

– А то! Лубки, вон, прихожане охотно берут да молитвенники малые. Горожане «Четьи минеи» чаще выбирают и повести иноземные. Купцы про звезды книги завсегда хватают. Вот токмо Карст Роде сказывал, самому по ним научиться ни в жисть не получится. Надобно, чтобы кто-то пальцем показал, какие картинки чему на небе и когда совпадают…

Приоткрылась внутренняя дверь, в лавку заглянула Матрена. Узнать, с кем дочь заболталась. Губы женщины растянулись в улыбке:

– Здрав будь, боярин.

– Хорошо, что ты здесь, книжница, – обрадовался Басарга. – О сыновьях твоих поговорить надобно.

– Коли надобно, боярин, проходи… – посторонилась купчиха. В комнате за лавкой останавливаться не стала, провела его дальше в дом, в полутемную комнату, повернулась, обняла, с силой прижавшись всем телом: – Наконец-то, любый мой!

Басарга наклонил голову, поцеловал ее в лоб и сказал:

– А я ведь и вправду про детей спросить хочу. Сыновья-то наши на войну просятся!

– Знаю я, сказывали, – отступила женщина. – Хорошо хоть, токмо старшие.

– Что мыслишь о сем?

– О том я помыслила, – после некоторой заминки вздохнула Матрена, – что невозможно человеку купцом стать, пока серебром своим не рискнет, в дело какое-то вложив. Так и боярином стать невозможно, пока кровь на службе царской не прольешь. Хочу сыновьям славы великой и мест больших. Страшно мне, любый. Да токмо лишь тот знатью быть может, кто ради державы жизни своей не жалеет. И ужас порой пробирает, до холода нутряного. А умом понимаю: нельзя им сего запрещать. Не быть им боярами, коли сердцу материнскому сдамся…

Теперь уже Басарга сделал шаг к женщине, обнял и стал целовать ее лицо…

В усадьбу он, понятно, вернулся уже глубоко ночью. Кабы хозяином не был – верно, сторожа ночные и не пустили бы, до утра ждать заставили. Есть он не стал, сразу прошел в опочивальню, забрался под одеяло.

– Где ты так долго ездил, желанный мой? – тут же положила голову ему на грудь княжна, скользнула рукой по животу.

– Утром узнаешь, – зевнув, пообещал подьячий.

Утром же вместе с ней прошел в приют, вызвал к себе старших из воспитанников.

– Значит, так… – оглядел боярин юных мужчин и ткнул пальцем в грудь Ярослава: – Тебе тринадцать токмо летом исполнится. А тебе, Илья, четырнадцать лишь к весне настанет, специально у матери вчера спросил. Что там спартанцы про сей возраст сказывают?

– Четырнадцать мне! – моментально взвился Ярослав. – Сирота я, про мои года окромя меня никто не ведает!

– Я тебя самолично новорожденным со ступеней Трехсвятительской церкви поднял, – ответил ему боярин Леонтьев. – Так что о годах своих ты с кем-нибудь другим спорь.

– Глупыш, – рассмеявшись, неожиданно обняла мальчишку Мирослава, поцеловала в щеку: – Куда торопишься? Подрасти сперва, никуда от тебя войны не денутся. На наш век хватит.

– А я? – спросил оставшийся без внимания Тимофей.

Басарга перевел взгляд на него, оттягивая для мальчишки последние мгновения отрочества. Потом молча снял с пояса саблю и, удерживая за середину ножен, молча протянул сыну.

Датчанин, неизменно брызжущий активностью, вернувшись из города с двумя санями веревок и канатов разной толщины, резво взялся за дело, обрубил старые ванты и с помощью холопов принялся опутывать шитик новыми, не забывая при том напоминать:

– От сих снастей жизнь ваша зависеть будет, мореходы! А посему старайтесь от души, коли она вам дорога!

Переоснащение корабля заняло две недели – и когда оно закончилось, снег уже почти сошел, на деревьях набухли почки, на прогалинах зазеленела первая нежная травка, больше похожая на тонкие волоски, лед на реке почернел и стал рыхлым, однако пока держался.

Басарга, вспомнив опыт холмогорцев, приказал обколоть корабль со стороны русла – и когда начался ледоход, «Веселая невеста», зимовавшая под излучиной, осталась на своем месте. Каша из льдин пополам с мусором проносилась мимо. Однако, понятно, это было ненадолго, и холопы стали грузить в трюмы припасы, снаряжение, одежду и оружие. Теперь часть команды, на всякий случай, ночевала на борту – но неожиданностей не случилось, все шло по плану. В мае река стала подниматься. Когда половодье раздвинуло берега Леди на добрую сотню саженей, подьячий съездил отстоять литургию в Важскую обитель, заодно попрощавшись с Матреной, а на рассвете нового дня, расцеловав на прощание княжну, последним поднялся на борт.

Илья и Ярослав скинули с сосен концы длинных причальных канатов – и боевой шитик, медленно поворачиваясь носом вниз по течению, покатился в сторону Ваги.

За неделю «Веселая невеста» пробежалась по Ваге и Северной Двине до Белого моря, там подняла паруса и по уже освободившейся ото льдов глади помчалась на север, стремительно поглощая версту за верстой. Уже через три дня корабль обогнул Мурманский берег – после чего удача кончилась, и из-за встречного ветра со стремительного бега шитик перешел на неторопливое продвижение с остановками на ночь в береговых бухтах – чтобы в темноте на левом галсе мель или скалу не словить.

С рассветом датчанин решительно уводил свой корабль далеко в море, пока берег не превращался в тонкую темную полоску, и там играл с ветром, отвоевывая у него вспененное волнами пространство. Его стараниями через три недели «Веселая невеста» все же прошла Датские проливы и, подняв красный, «чермный», флаг русских великих князей, в начале июня тысяча пятьсот семидесятого года осторожно заползла в Варяжское море, двигаясь вперед под одними только фоком и гротом[26].

– Отдыхаем, отъедаемся и отсыпаемся, – распорядился Карст Роде. – Однако же поперва оружие и кольчуги всем приготовить! Вскорости веселье начнется, и в любой миг к оному готовыми нужно быть.

Так, медленно и лениво, не охотясь, а отдыхая, шитик и двигался вдоль северного, Свейского берега, не замечая рыбачьих лодок и небольших баркасов, игнорируя одномачтовые шхуны…

Отдых закончился на третий день. Поутру датчанин, как обычно, прогуливался вдоль бортов с мелкой осиновой расческой, тщательно распушивая свою бородку, но вдруг остановился и вскинул руку:

– Я вижу флейт! Разорви меня селедка, одиночный флейт! Не иначе, припасы в Карлскруне пополнял… – И Роде, оставив расческу прямо в бороде, кинулся на корму, громко хлопая в ладоши: – Всем подъем! Быстро, быстро просыпаемся! Поднять все паруса! Шевели-ись, россияне!

Холопы забегали, а Карст Роде, легко взметнувшись на кормовую надстройку, замедлил шаг перед подьячим:

– Ты бы броню свою надел, боярин. А сверху – самый дорогой и удобный кафтан из всех, что имеешь. И саблю повесь, да одну токмо… Сие флейт впереди. Корабль военный, пушек двадцать, не меньше, и команды под сотню наберется. Причем нам он нужен целым. И выйдет ли оно, токмо от нас с тобой зависит.