– Мария Молчанова? – сквозь тревожную дрему она услышала свое имя и с трудом открыла глаза.

Над ней возвышалась симпатичная женщина. Волосы уложены в аккуратную высокую прическу, сдержанный макияж. На лице выделялись только ярко-красные губы. Одета она была в деловой костюм, поверх которого набросила белый халат. Маше стало стыдно за свой расхристанный вид. Она попыталась отнять у уснувшего на ней младенца грудь и застегнуться, но ребенок тут же скорчил угрожающую гримасу, в жадном горле уже заклокотали первые всхлипы. Раздраженно она встряхнула ненасытный сверток и оставила все как есть.

– Да.

– Вы бы осторожнее. Нельзя сидеть с ребенком на руках, можете уснуть и уронить девочку.

– Я учту. Вы палатный врач?

– Нет.

– Педиатр? – Маша встрепенулась: – Скажите, что происходит с ребенком? Я никак не могу ее накормить!

– Я социальный работник, – она быстро перевела тему, – меня зовут Алла. Мне сказали, что вам может понадобиться помощь.

– В чем?!

– Вы только не волнуйтесь. Психологический совет. Консультация. Вам сейчас тяжело… Знаете, есть такая группа риска…

– Здесь всем одинаково!

– Не совсем, – Алла осторожно присела на краешек свободной кровати, – тем, у кого есть семья, для кого ребенок желанный, все-таки намного легче.

– Мне кажется, – Маша сердито сверкнула на даму глазами, – это не ваше дело.

– Может быть. – Дама примирительно улыбнулась. – Но мне важно, чтобы вы и ваш ребенок были счастливы.

Маша недоверчиво посмотрела на женщину – она не могла поверить своим ушам. Впервые за все время в роддоме с ней говорили как с человеком. Не приказывали, не запугивали. Просто хотели помочь?

– Про меня все забыли, – Маша всхлипнула, – я ничего не ела и даже не пила со вчерашнего утра.

– Боже мой, – Алла встрепенулась и вскочила с места, – что же вы молчите?! Здесь всем родные приносят еду, местную стряпню никто и не ест. Подождите!

Она стремительно вышла за дверь. Веселый перестук каблуков заполнил коридор. Через десять минут Алла вернулась с тарелкой жуткой на вид овсяной каши, от которой пахло подгоревшим молоком, и кружкой с чаем.

Маша осторожно взяла кружку из ее рук и жадно припала губами к толстому глиняному краю. Приторно-сладкая горячая жидкость разливалась по телу благодатным теплом. А она думала, больше уже ничто и никогда не доставит ей удовольствия.

– Машенька, – Алла сочувственно покачала головой, – вы сама еще ребенок. Как же так можно?! Нужно было попросить, если нужно, потребовать!

– Не умею.

– А голодать после родов умеете? Организм и без того истощен.

Молчанова только смущенно улыбнулась в ответ и, вернув кружку, взяла тарелку с кашей. Кое-как пристроилась с ложкой в руках – младенец продолжал сосать грудь, повиснув на ней огромной пиявкой, – и стала жадно глотать серое месиво.

– Скажите, – Алла выдержала внушительную паузу, – есть кому о вас позаботиться?

– Нет…

– А где ты с ребенком будешь жить? – Она перешла на «ты» так естественно, что Маша не заметила разницы.

– Дома. Родители оставили мне квартиру, когда уезжали работать за границу.

– Они уже знают о девочке?

Маша бросила на женщину раздраженный взгляд.

– Нет. Давно не живут в Москве.

– С ребенком одной не справиться, – Алла безнадежно махнула рукой, – придется забыть об учебе, карьере.

– Я об этом не думала.

– Как же так?!

– Не собиралась рожать…

Больше от Маши нельзя было добиться ни слова. Она опустила глаза и уставилась в пол. Тяжелая пауза длилась так долго, что Алла сочла за благо прервать разговор. Забрала пустую тарелку и поднялась, чтобы уйти.

– Я еще как-нибудь зайду.

– Как хотите.

– Нужно серьезно подумать о будущем.

– Хорошо. – Маша и не скрывала, что мечтает избавиться от посетительницы.

Алла поднялась, со звоном бросила кружку в грязную тарелку и, открыв дверь палаты, нос к носу столкнулась с нянькой.

– Передача тебе. – Старушка с сердитым лицом водрузила на тумбочку пакет.

Маша заметила, что женщина настороженно замерла на пороге. Ее напряженная спина выдавала крайний интерес.

– От кого?!

– Девчата какие-то. – Нянька раздраженно махнула рукой в сторону окна.

Маша изо всех сил вжалась в кровать: сейчас она не могла и не хотела никого видеть.

– Пусть уходят, – прошептала она.

Алла отмерла, словно уже получила ответ на волновавший ее вопрос, и с прямой спиной гордо, как королева, вышла за дверь.

– Я вам тут не пейджер послания передавать, – разозлилась старуха, – сама разбирайся!

Нянька поспешила вслед за социальным работником и с силой захлопнула за собой дверь. Маша не двинулась с места.

Минут через пять с улицы начали раздаваться разрозненные осторожные крики «Молчанова! Маша!». Она узнала звонкое сопрано Вали, услышала низкий голос Светланы. К ним присоединились другие голоса. Прошло еще десять минут. Крики не умолкали. Маша готова была убить однокашниц. Что им надо? Чего они хотят?! Лишний раз убедиться в ее унижении? Неужели и так не понятно, что ей невыносимо плохо – шли бы своей дорогой и оставили ее спокойно умирать.

Она по-прежнему полулежала в кровати, ребенок по-прежнему сосал, теперь уже другую грудь. Девушки не уходили. Маша собрала волю в кулак и поднялась, не опуская ребенка с рук и не отнимая у него груди. К окну она не подошла, но встала так, чтобы ее было видно, и раздраженно махнула рукой, прошептав одними губами: «Уходите!». Снова хотела опуститься на кровать, надеясь, что им этого достаточно, а для нее и так уже хватит унижений, но Светка крикнула торопливо: «Как себя чувствуешь?». И Маша не сумела сдержаться – разревелась в ответ на этот самый идиотский в мире вопрос. Рот ее растянулся в нестерпимых рыданиях.

– Идите домой, – крикнула она в ответ, как только смогла что-то произнести.

Краем глаза, сквозь влажную пелену, Маша успела заметить, как растерянно сбились в кучу прежние подруги по цеху. Они продолжали глупо топтаться под окнами – пока еще им, наивным в своем неведении, не дано было ничего понять.

На четвертый день Катька уже чувствовала себя в Праге как дома. Выходила каждое утро из отеля следом за матерью, которая с одержимостью собаки-ищейки рыскала по городу в поисках отца. Она уже объездила все адреса, которые значились на письмах и открытках от Виктора Шварца: где-то о нем успели забыть, где-то не знали, куда он переехал. Но мать не сдавалась.