— А разве нет? Это же серьезно изменит жизнь всей семьи.

— Да, — говорит Кристина. — Я не уверена, что у меня хватит силы духа быть женой политика.

Я смеюсь.

— У тебя хватит силы духа самой управлять всей страной.

— Это я и имею в виду. По-видимому, мне нужно позабыть тот факт, что я окончила университет с отличием, и теперь я должна просто молча стоять рядом с мужем, держать за руку милого ребенка и улыбаться так, будто у меня в голове нет никаких мыслей, кроме одной: а подходит ли моя губная помада под блузку? — Кристина вздыхает. — Можешь кое-что пообещать? Если я когда-нибудь сделаю себе стрижку боб, похожую на шлем, ты мне сделаешь эвтаназию.

«Видишь, — говорю я себе. — Вот тебе доказательство». Я знаю Кристину всю свою жизнь. Да, возможно, между нами есть различия — социально-экономические, политические, расовые, — но это не значит, что мы не можем иметь точек соприкосновения как человек с человеком, как подруга с подругой.

— Похоже, вы уже приняли решение, — замечаю я.

Она смотрит на меня и обреченно вздыхает:

— Я не могу сказать ему «нет». За это я его и полюбила.

— Я знаю, — говорю я ей. — Но могло быть и хуже.

— Как?

— Конгрессмены служат два года, — поясняю я. — Что такое два года? Пройдут, не заметишь. А представляешь себе, если бы он замахнулся на сенаторское кресло.

Она вздрагивает, потом улыбается.

— Если он попадет в Белый дом, — говорит Кристина, — я сделаю тебя своим начальником штаба.

— Может, лучше главным врачом службы здравоохранения? — предлагаю я.

Кристина берет меня под руку, и мы возвращаемся в золотую комнату, где моя мама расставляет с подноса фарфоровые чашки, чайник и блюдо с домашним миндальным печеньем. Феликс сидит на полу, играет с деревянным паровозиком.

— М-м-м, Лу, как же я люблю это печенье, — говорит Кристина. Она обнимает мою маму и берет с блюда добавку. — Нам так повезло, что в нашей семье есть ты.

«Члены семьи не получают зарплату», — думаю я.

Я улыбаюсь. Но, как одежда не по размеру, эта улыбка жмет.

В одну из рабочих суббот, играя в прятки с Кристиной и Рейчел, я по ошибке свернула не за тот угол и очутилась в комнате, в которую нам входить воспрещалось. Обычно кабинет мистера Хэллоуэлла был заперт, но, когда я повернула дверную ручку, отчаянно пытаясь спрятаться от пронзительного крика Кристины «Кто не спрятался, я не виноват», дверь отворилась и я буквально ввалилась в тайное убежище.

Мы с Рейчел часто гадали о том, что может находиться за этой запертой дверью. Она предполагала, что там лаборатория с бесконечными рядами заспиртованных частей тела. А я думала, что там сладости, потому что в моем семилетнем сознании не было ничего более ценного, что стоило бы от кого-то прятать. Но когда я приземлилась на руки и колени на восточном ковре в кабинете мистера Хэллоуэлла, действительность оказалась прозаичнее. В комнате я увидела кожаный диван, многочисленные полки, заставленные чем-то похожим на серебряные колеса, и переносной киноэкран. В направленный на него стрекочущий проектор подавал пленку сам Сэм Хэллоуэлл.

Мистер Хэллоуэлл всегда казался мне похожим на кинозвезду, и мама говорила, что он и был почти кинозвездой. Когда он обернулся и пригвоздил меня взглядом, я попыталась придумать какое-нибудь оправдание своему столь шумному появлению в этом запретном месте, но меня отвлекло зернистое изображение на экране — фея Динь-Динь, зажигающая анимированные фейерверки над замком.

— Вы и не знаете ничего другого, — сказал он, и я заметила, что говорит он как-то странно, а его слова слипаются. Он поднес ко рту бокал, и я услышала позвякивание кубиков льда. — Но ты не представляешь себе, каково это — видеть, как на твоих глазах меняется мир.

На экране какой-то незнакомый мне мужчина сказал: «Цвет делает мир ярче, не так ли?» И как только он это произнес, черно-белые картинки у него за спиной расцвели всеми цветами радуги.

— Уолт Дисней был гением, — размышлял вслух мистер Хэллоуэлл.

Он сел на диван, похлопал рядом с собой, и я забралась к нему. Мультяшный селезень в очках и с сильным акцентом засунул крыло в нарисованные банки с краской, а потом вылил их содержимое на пол. «Вы смешиваете их все вместе, и они превращаются в грязь… а потом вы получаете черный цвет, — сказал он, размешивая лужу из красок, пока та не стала черной, как уголь. — Именно так и было на заре времен. Черный цвет. Человек находился в полнейшем неведении относительно цветов. Почему? Да потому что он был глуп»[17].

Теперь мистер Хэллоуэлл находился достаточно близко ко мне, чтобы я смогла ощутить его дыхание — кислое, как у моего дяди Исаии, который пропустил Рождество в прошлом году, потому что, как сказала мама, уехал куда-то просыхать.

— Кристина и Луи, ты и твоя сестра, вы не знаете ничего другого. Для вас это всегда выглядело так. — Неожиданно он встал и повернулся так, что луч проектора упал на его лицо и на нем заплясали яркие силуэты. — Следующую программу канал Эн-би-си представляет в цветном изображении! — провозгласил он, раскинув руки так широко, что жидкость из бокала выплеснулась через край и попала на ковер. — Что думаешь, Рут, а? — спросил он.

Я подумала, что хочу, чтобы он отошел в сторону, чтобы я могла увидеть, что будет делать селезень дальше.

Голос мистера Хэллоуэлла смягчился.

— Раньше я говорил это перед каждой программой, — сказал он мне. — А потом цветное телевидение стало таким обычным делом, что никому уже не нужно было напоминать о том, что это настоящее чудо. Но до этого — до этого — я был голосом будущего. Я. Сэм Хэллоуэлл. Следующую программу канал Эн-би-си представляет в цветном изображении!

Я не стала просить его подвинуться, чтобы я могла досмотреть мультфильм. Я сидела, сложив руки на коленях, потому что знала: иногда люди говорят не потому, что им нужно сказать что-то важное, а потому, что им очень хочется, чтобы их кто-нибудь выслушал.

Потом, ночью, когда мама привезла нас домой и уложила в кровати, мне приснился страшный сон. Я открыла глаза, и все вокруг оказалось в оттенках серого, совсем как тот человек на экране до того, как порозовел, а его фон взорвался разноцветными красками. Во сне я видела себя — как я бегу по особняку, дергаю запертые двери, пока не открывается кабинет мистера Хэллоуэлла. Проектор показывал тот самый фильм, который мы смотрели, только теперь картинка тоже была черно-белой. Я начала кричать, прибежала мама, Рейчел, госпожа Мина с Кристиной и даже мистер Хэллоуэлл, но когда я сказала им, что у меня глаза не работают и что все цвета в мире исчезли, они посмеялись надо мной. «Рут, — сказали они, — так было всегда. И так будет всегда».