Что же…

Усилия не были напрасными. Я все еще могу использовать свое образование и годы, проведенные в обществе белых людей, в свою пользу, чтобы полицейские поняли, что это недоразумение. Я, как и они, живу в этом городе. Как и они, плачу´ налоги. У них намного больше общего со мной, чем с этим злобным фанатиком, который все начал.

Не знаю, как долго я сидела так в камере, часов у меня нет, но этого времени хватило, чтобы у меня в груди загорелась искорка надежды. Поэтому, услышав, как лязгают засовы, я поднимаю голову с благодарной улыбкой.

— Я отведу вас на допрос, — говорит молодой офицер. — Я обязан, гм… ну, вы понимаете… — Он указывает на мои руки.

Я встаю.

— Вы, наверное, устали, — говорю я ему. — Не спали всю ночь.

Он пожимает плечами, но при этом краснеет.

— Кто-то же должен это сделать.

— Ваша мама наверняка гордится вами. Я бы точно гордилась. Мой сын, думаю, всего на пару лет моложе вас. — Я выставляю перед собой руки, глядя на него широко раскрытыми невинными глазами, и он опускает взгляд на мои запястья.

— Знаете, наверное, мы без этого обойдемся, — помолчав, говорит он, берет меня под локоть и, крепко держа, выводит из камеры.

Улыбку я прячу. Для меня это маленькая победа.

Меня оставляют одну в комнате с большим зеркалом, которое, я уверена, на самом деле является окном в соседнее помещение за стеной. На столе стоит магнитофон, над головой тихо гудит вентилятор, хотя здесь и так прохладно. Я складываю руки на коленях, жду. На свое отражение я не смотрю прямо, потому что знаю, что за мной наблюдают, поэтому вижу себя лишь мельком. В ночной рубашке я похожа на привидение.

Отворяется дверь, и входят два детектива, мужчина, здоровенный, как буйвол, и крошечного росточку женщина.

— Я детектив Макдугалл, — говорит мужчина. — Это детектив Леонг.

Она улыбается мне. Я пытаюсь передать ей свои мысли. «Вы тоже женщина, — думаю я, надеясь на телепатию. — Вы — американка азиатского происхождения. Вы бывали в моей шкуре, по крайней мере догадываетесь, каково это».

— Принести вам воды, миссис Джефферсон? — спрашивает детектив Леонг.

— Да, спасибо, — говорю я.

Пока она ходит за водой, детектив Макдугалл объясняет мне, что я не обязана говорить с ними, но если я соглашусь разговаривать, сказанное мною может быть использовано против меня в суде. Но с другой стороны, указывает он, если мне нечего скрывать, почему бы мне не изложить им свою версию происшедшего.

— Хорошо, — говорю я, хотя видела достаточно фильмов про полицейских, чтобы понимать, что в моем положении лучше помалкивать. Но то кино, а это жизнь. Я ведь не сделала ничего противозаконного. И если я не объясню этого, как им об этом узнать? Если же я не стану ничего объяснять, то, наоборот, буду выглядеть виноватой.

Детектив спрашивает, не возражаю ли я, если он включит магнитофон.

— Включайте, — говорю я. — И спасибо вам. Большое вам спасибо за то, что хотите выслушать меня. Боюсь, все это — одно громадное недоразумение.

Возвращается детектив Леонг. Она протягивает мне воду, и я выпиваю весь восьмиунцевый стакан. Я и не знала, какая жажда меня мучает, пока не начала пить.

— Как бы то ни было, госпожа Джефферсон, — говорит Макдугалл, — у нас есть довольно убедительные доказательства, противоречащие тому, что вы говорите. Вы не отрицаете, что находились рядом с Дэвисом Бауэром, когда он умер?

— Не отрицаю, — отвечаю я. — Я была там. Это было ужасно.

— Что вы тогда делали?

— Я входила в реанимационную группу. Ребенок очень быстро ослабел. Мы сделали все, что могли.

— Однако я только что посмотрел фотографии у судебно-медицинского эксперта, и они указывают на то, что ребенок подвергся физическому воздействию…

— Ну вот, пожалуйста! — восклицаю я. — Я не трогала этого ребенка.

— Вы только что сказали, что были частью реанимационной группы, — напоминает Макдугалл.

— Но я не трогала ребенка, пока он не начал синеть.

— Когда вы и начали бить ребенка по груди…

Я чувствую, как к лицу приливает кровь.

— Что? Нет! Я делала искусственное дыхание…

— Чересчур усердно, по свидетельству очевидцев, — добавляет детектив.

«Кого?» — думаю я, вспоминая людей, которые при этом присутствовали. Кто мог видеть, что я делаю, и не понять, что это была неотложная медицинская помощь?

— Миссис Джефферсон, — спрашивает детектив Леонг, — вы обсуждали с кем-нибудь в больнице свое отношение к этому ребенку и его семье?

— Нет. Меня сняли с этого дела, и все.

Макдугалл прищуривается.

— У вас не было проблем с Терком Бауэром?

Я заставляю себя сделать глубокий вдох.

— Мы не нашли общий язык.

— У вас такие отношения со всеми белыми людьми?

— Некоторые из моих лучших друзей белые. — Я встречаю его прямой взгляд.

Макдугалл смотрит на меня так долго, что я вижу, как сужаются его зрачки. Я знаю, он ждет, что я первая отвернусь. Но я, наоборот, выпячиваю подбородок.

Он отодвигается от стола и встает.

— Мне нужно позвонить, — говорит он и выходит из комнаты.

Это я тоже воспринимаю как победу.

Детектив Леонг сидит на краю стола. Значок висит у нее на бедре и блестит, как новая игрушка.

— Вы, наверное, очень устали, — говорит она, и в ее голосе я слышу ту же игру, в которую играла с молодым полицейским в камере.

— Медсестры привычны работать и почти не спать, — невозмутимо отвечаю я.

— А вы уже довольно давно работаете медсестрой, да?

— Двадцать лет.

Она смеется.

— Боже, я на своей работе всего девять месяцев. Мне трудно даже представить себе, что чем-то можно заниматься так долго. Наверное, для вас это и не работа даже, если вы ее так любите, да?

Я киваю все еще настороженно. Но если у меня и есть какой-то шанс сделать так, чтобы эти детективы поняли, что меня хотят подставить, то только с ней.

— Это правда. Я люблю свою работу.

— Наверное, для вас стало ударом, когда ваша руководитель сказала, что вы больше не должны заниматься этим ребенком, — говорит она. — Особенно учитывая вашу квалификацию.

— Да, это был не лучший день в моей жизни.

— Знаете, что случилось со мной в первый день на работе? Я разбила полицейскую машину. Да-да. Врезалась в ограждение дорожных работ на шоссе. Серьезно. Я лучше всех сдала экзамены на детектива, но в деле опростоволосилась в первый же день. Ребята из моей группы до сих пор называют меня Авария. Давайте говорить прямо, женщине-детективу приходится работать в два раза больше, чем мужчинам, но единственное, чем я им запомнилась, — это одна простая ошибка. Я тогда так расстроилась. Мне до сих пор обидно.