– Да, ― на выдохе. Шумном, дрожащем, нетерпеливом.

Пальцы Мишель нетерпеливо кружат по клитору, потом ныряют во влажное тепло. Снова появляются и выводят сбивчивые круги на возбужденной плоти. Теперь я сжимаю член у основания, чтобы от этого зрелища не кончить.

– Поделись со мной, ― прошу я. ― Расскажи, о чем думаешь.

– О тебе… Во мне… О, боже… И сзади… И сверху… И как ты врываешься.

– Жестко?

– Да! Очень-очень резко и глубоко.

– Тебе нравится ,когда я грубо беру тебя?

– Мне нравится все. Я обожаю, когда ты во мне. Когда… ласкаешь… ты… о-о-о…

Ее голос становится сиплым и сдавленным, и я понимаю, что Мишель уже на грани. Я ускоряю свои движения, улавливая момент, когда она будет готова взорваться, чтобы полететь сразу за ней. Тело Мишель напрягается, я так отчетливо представляю себе ее оргазм, словно член сейчас сдавила не моя рука, а внутренние стеночки моей жены. И вот она уже пульсирует и дрожит. Телефон в ее руке трясется, смазывая для меня желанное изображение, но того, что я увидел уже, для меня достаточно, чтобы в глазах потемнело и начало покалывать в затылке, когда я взлетаю на вершину удовольствия.

– Ты меня испортил, ― с улыбкой произносит Мишель, переключая камеру снова на фронтальную.

Я тоже улыбаюсь, все еще тяжело дыша после оргазма. Мне хотелось бы сказать ей, что сегодня у меня снова зашкаливал уровень адреналина, а она помогла мне обуздать это безумие. Но Мишель обязательно спросит причину такого состояния, а если я не отвечу, то будет волноваться еще сильнее, чем если расскажу правду. Поэтому я молчу и только взглядом благодарю за то, что она только что сделала для нас двоих.

Я вытираю живот полотенцем и, сбросив его на пол, накидываю на себя одеяло.

– Как прошел твой день? ― спрашиваю.

Вот такие обыденные разговоры с Мишель ― это тот островок спокойствия и нормальности, который все еще присутствует в моей жизни. При всем сумасшествии, которое творится вокруг, меня на плаву держат только вот эти мгновения, без которых я бы, наверное, уже развалился. Ну, или точно задумался о том, что хорошего мне даст власть при моем нынешнем положении.

– Как мог пройти мой день? ― слегка хмурясь отвечает Мишель. ― Как птица в клетке. И ни в чем не нуждаюсь, и несчастлива. Знаешь, я сегодня смотрела шоу…

– Дай угадаю: про птиц?

Она улыбается и ложится набок, прижимаясь щекой к подушке.

– Нет. Про каких-то там содержанок. Ну, которые живут за счет мужчины.

– И что интересного ты для себя почерпнула? Что это не такой уж плохой образ жизни?

Задавая этот вопрос, я знаю, что, будь я рядом, Мишель непременно шлепнула бы меня ладонью по плечу. Так она выражает притворное возмущение.

– Это отвратительный образ жизни, ― оправдывая мои ожидания, отвечает она. ― Я не понимаю, как они добровольно обрекают себя на такое.

Мы еще долго обсуждаем неправильность такого образа жизни. Мишель что-то там говорит о феминистках и силе женщины. Я слушаю ее уже вполуха, потому что устал так сильно, что едва держу веки поднятыми. И голос Мишель… нежный, убаюкивающий ― он не помогает. Наоборот, усугубляет ситуацию.

– Финн?

– М?

– Ты отключился, ― хихикает она.

– Нет, я слушаю тебя.

– Ты даже захрапел немного.

– Нет, Мишель, то я разыграл тебя. Я слушаю, продолжай.

– Я уже минут десять ничего не говорю, ― тихо произносит она.

– Но я же слышал…

– Я просто смотрела на то, как ты спишь.

– Это моя прерогатива, ― бубню тихо.

– Ты слово «прерогатива» еле выговорил. Финн?

– М?

– У тебя там все хорошо?

Я открываю глаза, чтобы посмотреть на Мишель.

– Да, все нормально.

– Обещай, что не подставишься, ладно?

– Обещаю, детка.

– Я люблю тебя, ― едва слышно шепчет она.

– И я тебя люблю, моя девочка.

– Спокойной ночи, Финн.

– Спокойной, малышка.

Я не знаю, кто из нас первым прерывает звонок, но я прсыпаюсь уже утром с до сих пор зажатым в руке телефоном.

Финн

– Все идет по плану, ― говорит Уолш и кладет на стол передо мной газету. Самая первая страница пестрит информацией о массовой перестрелке на заброшенном складе. Это все окрестили разборками преступных группировок.

Сверху на газету ложится небольшой файл. В нем цифры, даты и имена. Все члены семей убитых на складе покинули свои города и переехали в разные районы страны, рассредоточившись по всей Ирландии. На листке написаны рейсы, время отлета или отхода поезда. Их новые имена и фамилии. Все происходит так, как должно. На обратной стороне список тех, кто не принадлежит к близким убитым на складе, но кого уже начинают высылать их состоящие в мафии родственники, потому что почувствовали, что запахло жареным.

В следующие две недели мы с Уолшем успешно сталкиваем лбами самых стойких моих помощников. Мерфи-младший затаился в Бостоне и не выбирается оттуда, потому что понимает, что в Ирландии его ждет только смерть в моем лице. У меня есть некоторая… договоренность со спецслужбами и полицией. Они могут брать мелких сошек, но все сливки этой компании должны сдохнуть. Мне плевать, как они будут отображать это в своих рапортах, но каждый из моих помощников сдохнет, как последняя собака. Они это заслужили.

Мне нравится смотреть на то, как это зверье пожирает друг друга, словно пауки в банке. Как они сражаются за власть, которой им никогда не получить. Как они лебезят передо мной, чтобы через час на встрече без меня делить шкуру неубитого медведя и распределять роли в случае, если Мерфи-младший займет мое место. Не займет. Этот щенок даже носа не кажет в Ирландию. Мы со спецслужбами разработали операцию, согласно которой сначала разберемся здесь с этим зверинцем, а потом они уже будут заканчивать все дела с Мерфи в Бостоне. За ним наблюдают, контролируют каждый шаг.

Ежедневно я нахожусь в напряжении, адреналин как будто стал частью моей плазмы. Если бы рядом со мной находилась Мишель, то едва могла бы передвигаться. Все напряжение я бы сбрасывал на ней, потому что спорт и пробежки уже совсем не помогают. Каждый день я тоскую по ней. Так уже хочется, чтобы весь этот бардак закончился, чтобы я мог забрать свою жену и увезти на острова забывать все, что произошло за последний год. Да, возможно, это случится еще не так скоро, как мне хочется, но конец близок. И этот факт, наверное, сильнее всего сейчас будоражит меня.