— У него тоже была другая, — пробубнила Настя уже в подушку.

 И Иннокентий, швырнув ту, что держал в руках, на кровать, присел с ней рядом и притронулся к Настиному плечу.

— Если хочешь плакать, плачь. Но лучше не надо, слышишь? А хочешь, я сбегаю в магазин за шоколадкой? Фазера нет, но я куплю Милку, хочешь?

— Не надо, — буркнула Настя.

— Надо, Настя, надо… Я быстро.

Она приподнялась на локтях.

— Там же дождь?

— Полгода плохая погода, полгода совсем никуда… — пропел Иннокентий и поднялся. — Зонтик возьму. Смотри, не засыпай!

И он действительно взял зонтик, но не раскрыл. Моросило и не было ветра, поэтому он не прятал, а наоборот с удовольствием подставлял ветру лицо. С души вдруг как камень свалился. Он перепрыгивал лужи, точно мальчишка. Безумная легкость овладела им. К черту секс! Понять, что ты не ошибся в девушке, намного круче!

— Вам помочь?

Продавщица все та же. С той же осуждающей гримасой.

— Нет, я в порядке.

И он действительно был в порядке. Во всяком случае в том, в котором желал быть, а не в том, о котором подумала тетка. Он бросил в корзину пару шоколадок, перешел к хлебному стенду, прощупал все оставшиеся булочки и остановился на свердловских слойках, затем отправился к холодильнику за йогуртами и сыром. Масло должно быть дома. Нормальный завтрак — про кафе можно забыть. Лишней минутой сна они не должны жертвовать. Заглянул в заморозку, взял пачку самых дорогих пельменей, чтобы Настя могла пообедать, если вдруг задержится. Вернулся на кассу. Тетка пробила все с непроницаемым лицом. У него, наверное, оно тоже было неприветливое, и кассирша никак не прокомментировала нынешнюю покупку, хотя в ней имелась зубная щетка.

Дома он не стал звать Настю от двери — еще выскочит из постели. Позвал уже из гостиной.

— Хочешь сейчас шоколад или утром? Я щетку купил. Ты же зубы все равно не чистила.

— Утром. И шоколад, и зубы. Я очень хочу спать, — донеслось из спальни. — Я положила подушку тебе на диван.

Иннокентий поблагодарил и, пожелав ей доброй ночи, закрыл дверь. Получилось с тяжелым вздохом, и он не желал признаваться себе, что все же немного жалеет, что Настя оказалась хорошей девочкой. Прошел на кухню, разгрузил пакеты и сел на стул. Курить хотелось. Жутко. Но придется терпеть аж до офиса.

Иннокентий думал, что вообще не уснет, а в итоге вышло так, что он с трудом открыл глаза на звук будильника, который с обычного перевел на час вперед. Настя его не услышала или решила пока не выходить. Он сложил аккуратно постельное белье, подушку и покрывало. Подождал и пошел на кухню — принимать душ придется после завтрака, когда будет доступ к шкафу в спальне. Сейчас сварить кофе.

Пенка заканчивала образовываться на второй чашке, когда на кухне появилась Настя, полностью одетая, и он догадался, чего она ждала. Он же ночью снял ее одежду со спинки дивана и положил в кресло. Выйти к нему в мужской футболке она постеснялась. Или, все возможно, побоялась.

— Доброе утро, — произнесла она с опущенными глазами.

— Доброе. Бери йогурт. И я разрезал слойки пополам, если решишь есть их с маслом и сыром.

— Спасибо, — голос тихий, почти что мышиный писк. — Я хотела извиниться за вчерашнее. Мне жутко стыдно.

Она продолжала смотреть в пол, и Иннокентию стоило большого труда отвести взгляд от ее драных коленок.

— Так ничего ж не было. Что стыдиться? Хватит, садись уже есть. У меня полчаса на все про все.

— Спасибо.

Она тихо села на стул и протянула руку к йогурту. Надо было брать обычный, не питьевой, а то сейчас невозможно не смотреть на дергающуюся от каждого глотка шею. Он придвинул к себе кофе и отвернулся к окну, пытаясь вспомнить, когда последний раз опускал салатные римские шторы. Да и вообще вот так спокойно сидел за столом в футболке и джинсах без ремня. Надо было спешить, а спешить не хотелось. Сегодня Настя согрела своим присутствием кухню, а не наэлектризовала, как вчера.

— Слушай, если дверь не закроется, спустись к консьержке, она поможет.

Настя подняла на него глаза — боже ж ты мой, что за ресницы! И Иннокентий онемел. Видимо, горло все-таки саднило. Хотелось курить. До дрожи в руках, и он пару раз даже обронил нож, называя слойку маслом.

— Или дождись меня.

Он вдруг понял, что именно этого и хочет. Вернуться вечером, и чтобы она сидела на этом стуле, а он смотрел в эти глаза и считал количество теневых линий, прорисовавшихся на нижнем веке от опущенных ресниц.

— Я буду не поздно, — добавил он, чтобы Настя поняла, что он хочет, чтобы она обязательно дождалась его.

— Мне нужно домой. Я постараюсь закрыть замок самостоятельно.

Он больше не видел на щеках стыдливого румянца. Но и ночная развязность не появилась в движениях Насти. К счастью!

— Спасибо.

Он не понял, к чему она добавила очередную благодарность, но через секунду увидел в ее руках слойку с сыром. Вот дела… Даже не заметил, как отдал ей бутерброд, который делал для себя. Пришлось снова отпить пустой кофе. Йогурты он не любил. Взял вторую половинку слойки, намазал маслом.

 — Я больше не буду, — запротестовала Настя с полным ртом. Так смешно.

И он не удержался: протянул руку и смахнул с ее губ крошки. Она тут же отвернулась.

— Это я для себя.

Сказал-то он про бутерброд, а думал про свои пальцы, на которых все еще оставалась сладкая обсыпка свердловских слоек. Хотелось поднести их ко рту и облизать, и потому он лихорадочно начал искать, чем бы вытереть руки. Когда он последний раз вытаскивал салфетку из держателя? Слоек он не ел уже лет сто…

— Я пельмени купил на всякий случай. Они в морозилке, если вдруг решишь пообедать…

— Я дома поем. Спасибо.

Он ничего не ответил. Сосредоточился на кофе и бутерброде. От очередной Настиной благодарности слойка вдруг начала горчить, и он с трудом проглотил ее, взялся за кофе, а потом сообщил, что идет в душ.

Душ действительно был нужен. Ледяной. Он пытался задавить в себе негодяя, который ругал его за ночную добродетель. Дурак… Когда теперь такой случай подвернётся? Или с поджатым хвостом к Монике побежишь? Он снова смотрел себе в глаза, точно пытал. Не побежит, но и Настей пользоваться не будет. Все образуется как-нибудь…

Снова побрился, нещадно облил себя лосьоном после бритья, затянул галстук, точно удавку, и вышел в прихожую за пиджаком. Из кухни доносился шум льющейся воды: Настя мыла посуду и обернулась на его шаги. Совершенно домашняя — будто делала это каждое утро не у себя дома, а у него… Как у себя…

Иннокентий тряхнул головой — ну что за мысли: нет, нет и еще раз нет: попугай и мышь не живут вместе, да и не надо ему этого. Не готов. Не знает, как. Он ушел из родительского дома прямо в пустоту этой квартиры. А пустота в душе никогда и не была заполнена. Ну там гормональные вздохи-ахи не в счет.