Отвечали различные голоса, сообщая, что раненых нет.

– Габи? – позвал Мак-Каррен.– Ты и бритт в полном порядке?

Она попыталась ответить, но ноздри и глотка у нее были забиты пылью и она чувствовала, что готова отключиться. Она ненавидела тем– ноту, ощущение заточения в малом пространстве, и молотом грохотавшие взрывы, которые возбудили воспоминание о страшных мгновениях четыре года назад, когда она и ее семья сидели в подвале, пока самолеты «Люфтваффе» в щепки разносили деревню.

– Габи? – с легкой нервозностью прокричал Мак-Каррен.

– С нами все в порядке,– спокойно сказал Майкл.– Просто немного потрясло.

Шотландец издал вздох облегчения и продолжил поверку.

Габи не могла справиться с дрожью. Ее вызывала и холодная вода, и собственная стылая кровь. Она держала голову на плече мужчины, и внезапно ей пришло в голову, что она не знает – да и не должна знать – его настоящее имя. Это было одним из правил игры. Но она ощу– щала запах его тела сквозь запах носившейся в воздухе древней пыли и подумала на мгновенье – нет, конечно, такого не могло быть – что от его кожи несло едва уловимым духом зверя, похоже на то, как пахнет от животных. Это не было неприятно, просто… по-другому, она не могла точно выразить, как.

Электрические лампочки замигали. Зажглись и погасли, зажглись и погасли, когда кто-то – немецкая рука – поворачивал выключатели, да– вавший электрический ток. Затем они зажглись и остались гореть, хотя и тусклым желтоватым светом.

– Все успокоилось,– сказал Майкл, и Габи посмотрела ему в лицо. Казалось, что его глаза слегка светились, как будто вобрали в себя весь имевшийся свет, и это испугало ее, хотя она не могла в точности понять, почему. Этот мужчина был другим; было в нем что-то неопреде– лимое. Она встретилась с ним взглядом, пока время измерялось ударами сердца, и ей показалось, что в глубине зеленых глаз она увидела ка– кую-то вспышку – промелькнувшую единичную частичку света, как огонь сквозь заиндевевшее стекло. Она ощутила жар его тела, пар, начинавший выходить изо всех пор его кожи, и хотела было заговорить о чем-то, сама не заня о чем, но четко осознала, что когда голос ее зазвучит, в нем будет дрожь.

Майкл заговорил первый, своим телом. Он отвернулся, пошел вверх по ступенькам к полке с полотенцами, взял одно для себя и другое для нее.

– Вы замерзнете до смерти,– сказал он Габи, предлагая полотенце как приманку, чтобы она вышла из холодной воды.

Она вышла, и Майкл ощутил как отзывалось его тело, пока вода от– крывала ее груди, затем низ живота и заблестевшие бедра. А потом она стояла перед ним, вода капала с нее, черные волосы были мокры и при– лизаны, и Майкл мягко обернул ее полотенцем. В горле у него сдавило, но он все же решился сказать:

– Мне надо бы сейчас отдохнуть,– сказал он, глядя ей в глаза.– У меня была беспокойная ночь.

– Да,– согласилась Габи.– У меня тоже.

Она затянулась в полотенце и за ней на полу оставались мокрые следы, когда она шла к своей одежде и собирала ее.

– Ваша комната – вниз по этому коридору.– Она показала в его сторону.– Она через второй проход справа. Надеюсь, вы не возражаете против раскладушки, но одеяло хорошее и толстое.

– Это звучит прекрасно.– Он мог заснуть и на земле, когда уста– вал, и знал, что уснет через две секунды после того, как уляжется на раскладушку.

– Я зайду за вами, когда будет пора вставать,– сказала она ему.

– Я на это надеюсь,– ответил он, суша волосы.

Он слышал ее шаги, когда она покидала помещение, а когда опустил полотенце, Габи уже не было. Потом он насухо вытер тело, собрал одеж– ду и пошел по коридору, указанному ею. На полу около второго прохода была свеча в бронзовом подсвечнике и коробка спичек, и Майкл задер– жался, чтобы зажечь фитиль. Он вошел, держа перед собой свечу, в свою комнату, которая оказалась древним помещением с сырыми стенами, в ко– тором проживала только узкая, к его досаде, и выглядевшая неудобной раскладушка, и была металлическая палка в стене, с которой свисали несколько плечиков для одежды. Майкл развесил свою одежду; от нее пахло потом, пылью и выхлопом немецкого танка с примесью паленого мя– са. Майкл подумал, что после того, как закончится война, он мог бы подрабатывать на своем чутье, быть может, у изготовителей парфюмерии. Однажды на лондонской улице он нашел белую женскую перчатку и уловил на ней запахи бронзовой цепочки от ключей, чая с лимоном, духов «Ша– нель», сладкого землянистого благоухания дорогого белого вина, дух испарений от нескольких мужчин, отдаленный намек на аромат застарев– шей розы и, конечно, запах резиновых покрышек «Данлоп», которые про– ехали по перчатке, лежавшей на дороге. Накопив с годами опыт, он по– нял, что для него обоняние – такое же мощное чувство, как и зрение. Его способность была, конечно, еще сильнее, когда он проходил через превращение, но многое от нее входило и в его жизнь как человека.

Майкл расправил на раскладушке одеяло и лег на нее. Перекладина впилась ему в спину, но ему приходилось спать и на более острых ве– щах. Он примостился под одеялом, а потом задул свечу и лег головой на подушку, набитую гусиным пухом. Тело его устало, но разум бодрство– вал, как зверь, мечущийся за решеткой. Он уставился во тьму и вслуши– вался в звуки медленно капавшей с потолка воды.

~Ваша битва – она где-то внутри~, сказала Габи. ~Да?~ Да,– подумал Майкл. И к нему вновь пришло то, над чем он размыш– лял каждый день и каждую ночь, с тех пор, как был ребенком в россий– ском лесу: ~Я не человек. Я не животное. Кто я?~ Ликантроп. Слово, пущенное психиатром, который изучал буйных па– циентов в палатах умалишенных, глаза которых застывали при свете пол– ной луны. У крестьян России, Румынии, Германии, Австрии, Венгрии, Югославии, Испании и Греции для таких были разные названия, но все они сводились к одному смыслу: оборотень.

Не человек. Не животное,– думал Майкл. Тогда кто же я в глазах Божьих?

О, здесь в гуще мыслей был еще один образ. Часто Майкл представ– лял себе Бога как громадного белого волка, скачущего по заснеженной равнине под небесами, излучающими звездный свет, и глаза Божьи были золотистыми и очень ясными, а белые клыки Божьи были очень, очень ос– трыми. Бог мог чуять ложь и измену сквозь небесный свод и вырывал сердца у неверных и съедал их, истекающими кровью. И нельзя было скрыться от холодной справедливости Бога, Короля Волков.

Но как тогда человеческий Бог относился к ликантропу? Как к смертельно вредному или как к чуду? Майкл конечно, мог только рассуж– дать, но он одно знал твердо: очень редко бывало так, что ему не хо– телось бы стать на всю жизнь зверем и бегать свободным и диким в зе– леных просторах Божьих. Две ноги были для него оковами, четыре ноги позволяли ему летать.

Теперь пора было спать, набираться сил к предстоящему утру и ра– боте. Многое предстоит узнать, многого надо опасаться. Париж был кра– сивым капканом с зазубренными челюстями, который мог переломить и че– ловеческую и волчью шею с одинаковой легкостью. Майкл закрыл глаза, переходя от наружной тьмы к внутренней. Он слушал, как капает вода – кап… кап… кап… Он набрал до предела полные легкие воздуха, тихо выпустил его и отключился от этого мира.