— Лево по борту парус! — выкрикнул с мачты наблюдатель и указал рукой в названном направлении. Катон непроизвольно повернулся туда и прищурился, но не увидел ничего, кроме неразрывной линии горизонта.

— Эй, что ты различаешь? — крикнул Децим дозорному.

После недолгой паузы последовал четкий доклад.

— Парус черный. Теперь вижу и корпус. Судно большое.

— Это он? — спросил Катон.

— Скорее всего. Сейчас, зимой, судов в морях мало. А из-за этих пиратов нынче их даже меньше, чем обычно.

— Эй, на палубе!

Катон с Децимом подняли головы к верхушке мачты. Наблюдатель указывал на юг.

— Еще один парус!

По хребту Катона пробежал холодок.

— Это ловушка!

— Успокойся, — улыбнулся Децим. — У нас уйма времени, чтобы уйти в открытое море.

— Еще парус! И еще! — выкрикнул наблюдатель, указывая за корму биремы.

Катон понимающе кивнул и с натянутой улыбкой снова повернулся к Дециму:

— Так что ты говорил?

Триерарх не ответил: привстав на цыпочки, он всматривался в море на вздымающиеся за кормой корабля волны. Там, над горизонтом, маячили два едва различимых треугольных паруса.

— Хитро придумано, — проворчал Децим. — Должно быть, они начали следить за нами с востока задолго до того, как мы легли ночью в дрейф.

— Почему ты так решил?

— Они терялись в темноте, а наш силуэт был отчетливо виден на фоне заката.

— Ладно, а что теперь?

— Что теперь? — Он пожал плечами. — Нас схватили за яйца, вот что. Остается надеяться, что никакого вероломства они не затевают. Пытаться удрать бесполезно. Остается лечь в дрейф и ждать их подхода.

Бирема покачивалась на волнах, направление неспешного скольжения поддерживалось с помощью маленького фок-паруса и рулевого весла. Матросы освободили палубу вокруг Катона, бойцы приписанного к биреме подразделения корабельной пехоты заняли свои места. Установленную на передней палубе катапульту зарядили, рычаги оттянули назад и со щелчком поставили на боевой взвод. Вдоль бортов подняли абордажные сети, горстка лучников собралась за кормовым ограждением. Катон, облаченный в доспехи, стоял рядом с Децимом, держа руку на рукояти меча и глядя, как к биреме неуклонно приближаются сразу четыре корабля. Три из них, легко скользившие по серо-голубым волнам, были ненамного больше биремы, каждый под треугольным парусом восточного образца. Но когда четвертый корабль приблизился настолько, что можно было рассмотреть его толком, Децим сокрушенно покачал головой. Даже далекий от морского дела Катон и то распознал знакомый силуэт.

— Это ведь римский корабль, верно?

— Был римский. Это одна из наших пропавших трирем.

Малые судна легли в дрейф неподалеку от биремы, дожидаясь подхода четвертого корабля. Трирема, как и остальные пиратские корабли, шла под черным парусом; после последнего разворота на нок-рее появились крохотные фигурки, парус быстро убрали, а спустя мгновение из гнезд появились весла. Гребцы заработали ими, и трирема направилась прямиком к римскому кораблю.

Децим взглянул на Катона.

— Момент истины, я так думаю.

— Согласен.

Не отрывая взгляда от приближавшегося судна, Катон размышлял о том, была ли у Вителлия хоть одна причина дать ему это задание, кроме надежды на то, что он с него не вернется.

Подойдя примерно на сотню шагов, трирема развернулась против ветра. Весла замерли, потом втянулись в корпус, и почти сразу же с борта спустили маленький ялик. Он заплясал на волнах, явно стараясь не попасть в зону поражения катапульты, и, приблизившись, остановился возле римского судна. Высокий, тощий юнец во фригийском колпаке, из-под которого выбивались черные кудряшки, сидя на банке ялика, поднес ладони ко рту и крикнул по-гречески:

— Посланник на борту?

Катон подошел к ограждению и поднял руку.

— Я здесь.

— Деньги с тобой?

— Да.

— Поплывешь с нами.

Парень отдал приказ своим гребцам, и ялик направился прямиком к биреме. Один из пиратов держал наготове абордажную лестницу.

Катон обернулся к ближайшему бойцу.

— Ступай вниз. У меня под койкой сундучок. Принеси сюда.

Боец отсалютовал и поспешил к люку, ведущему к маленькой кормовой каюте. Катон перебрался через бортовое ограждение, свесился и нащупал ногами подставленную снизу лестницу.

— Эй, римлянин, — послышался голос снизу. Катон опустил взгляд, и юнец во фригийском колпаке погрозил ему пальцем: — Никаких мечей.

Крепко держась за перила одной рукой, Катон вытащил другой меч из ножен и бросил его на палубу.

— Думаешь, это разумно? — с тревогой спросил наблюдавший за ним Децим.

— Кто знает? — уныло откликнулся Катон. Он вдруг понял, что триерарх нервничает едва ли не больше, чем он сам, и заставил себя улыбнуться. — Смотри, я потребую его обратно, когда вернусь.

Он пригляделся к суденышку и тяжело спрыгнул вниз. Ялик качнуло так, что Катону показалось, будто тот вот-вот перевернется, все они упадут в море и он, будучи в доспехах, камнем пойдет ко дну. Но юнец на корме схватил его за плечо, удерживая на месте, и крикнул:

— Сиди ровно, дурак! Где золото?

— Несут.

Момент спустя посланный боец спустил с борта в сетке денежный ящик. Пират встал, удерживая равновесие с привычной ловкостью бывалого моряка, принял сундучок на вытянутые руки, поставил на дно лодки, освободил от сетей и, задвинув под банку, кивнул гребцам. Ялик развернулся и поплыл к триреме. Катон сидел, скорчившись, обдаваемый брызгами ледяной морской воды, и думал о том, что по сравнению с этой скачущей на волнах вверх и вниз лодчонкой палуба биремы может показаться устойчивой, как суша. Когда они подплыли к триреме, он ухватился за сброшенную с борта веревку, как утопающий за соломинку. На палубе триремы Катон оказался в самом жалком состоянии, но ее относительная устойчивость в какой-то мере успокоила его нервы. Центурион поднялся на ноги и выпрямился. Спустя мгновение у его ног на палубе оказался и денежный сундук. Молодой человек, поднявшийся из ялика, встал рядом с Катоном.

— Добро пожаловать, — послышался голос со стороны кормы, и Катон, повернувшись, увидел направлявшегося к нему рослого, широкоплечего мужчину, внешность которого безошибочно выдавала в нем грека. В ушах его сверкали золотые серьги, а лицо было так ужасно обезображено шрамами, что Катон невольно уставился на него. Пират, заметив это, улыбнулся и протянул центуриону руку. Катон, никак не ожидавший столь теплого приема, на миг чуть не потерял бдительность, но опомнился, сглотнул и решил, что должен выказать себя истинным римлянином. Он холодно взглянул на протянутую руку и покачал головой.