— Весьма сожалею, но я на службе и не могу позволить себе фамильярничать с пиратами.

Грек воззрился на него с удивлением, а потом расхохотался.

— До чего же вы упрямый народ. Неужели вам, римлянам, неизвестно, что такое учтивость?

— Отчего же, вполне известно. Просто у нас не принято проявлять ее по отношению к преступникам. Ты, как я понимаю, Телемах?

— Он самый. — Грек слегка склонил голову. — А это мой помощник, Аякс. — Молодой человек, стоявший рядом с Катоном, кивнул, а Телемах продолжил: — Нам нужно закончить все быстро, римлянин. У меня полно дел.

— Дел? Ты так называешь пиратство и грабеж?

— Ты можешь называть это как угодно, центурион… Прости, не расслышал твоего имени.

— Я его не называл.

— Ну, это как тебе угодно. Это наш задаток? — Он постучал по сундучку носком сапога.

— Да.

— Хорошо. В таком случае у меня есть послание для твоих начальников. Передай им, что товар все еще у меня, но другие покупатели также проявляют — и подкрепляют золотом — свой интерес к нему. Они внесут свой задаток в ближайшие дни.

— Кто они? — спросил Катон.

— Сам понимаешь, я не могу тебе этого сказать. Они желают сохранить анонимность — и жизнь.

— «Освободители», — хмыкнул Катон. — Больше некому.

— Ну, это ты зря. Разве в мире мало людей, имеющих причины ненавидеть Рим и все, за что он стоит?

— А как я могу быть уверенным в том, что ты не блефуешь, чтобы задрать повыше цену?

— Никак не можешь, — усмехнулся Телемах. — Разве могут твои хозяева позволить себе пренебречь возможностью того, что это правда? Зная предмет торга, думаю, что — нет, не могут. Так что передай им: конкуренты предлагают мне двадцать миллионов сестерциев. У пославших тебя есть два месяца, чтобы перебить цену.

Катон делал все, что мог, чтобы не выдать изумления столь непомерной суммой, которая могла бы составить выкуп за царство с царем в придачу. Он воззрился на Телемаха.

— Говоря о товаре, ты ведь имел в виду свитки, не правда ли?

Пиратские вожаки переглянулись, Телемах хмыкнул:

— Верно.

— Никакие свитки не могут стоить таких денег.

Телемах уткнул палец центуриону в грудь.

— Эти могут, уж ты мне поверь.

— Почему?

Теперь уже Телемах воззрился на него с удивлением.

— Так ты, выходит, не знаешь, что они собой представляют?

Катон подумал было о том, чтобы обмануть пиратского вожака, но, понимая, что его легко могут разоблачить, признался:

— Не знаю.

— А хотел бы знать?

Катон выдержал паузу, хотя и не мог пересилить свое любопытство. Телемах, однако, заговорил прежде, чем тот ответил.

— Думаю, хотел бы. Но пойми, римлянин, если я скажу тебе, что в них содержится… и раскрою тебе хоть одну деталь, ты окажешься в смертельной опасности. Так что, если хочешь жить, удовлетворись своим невежеством.

Он внимательно присмотрелся к Катону, убедившись, что молодой командир понял и прочувствовал угрозу, а потом продолжил:

— И вот еще что, пока ты не отплыл: у меня есть еще одно послание, которое тебе надо будет передать. — Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал нубиец с маленькой плетеной шкатулкой. Взяв ее, Телемах поднял крышку и продемонстрировал Катону содержимое — тот увидел прилипший к коже головы клок черных волос. — Позволь представить тебе бывшего наместника бывшей колонии в Лиссе, Гая Манилия — кажется, так его звали. Забери это с собой в Равенну как напоминание о нашей встрече и сообщи своим начальникам, что впредь я буду поступать так же и с другими колониями, если только те не станут выплачивать мне по десять миллионов в год золотом. — Телемах вперил в него взгляд. — Ты все запомнил?

— Да.

Чуть поколебавшись, пиратский вожак спросил:

— Парень, тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— А почему послали тебя?

— Если не вернусь, невелика потеря.

— И то верно, — хмыкнул Телемах и почесал подбородок. Затем послышался скрежет, последовало неуловимое движение, и Катон застыл, ощутив, что к его горлу приставлено острие кинжала. Глаза вожака пиратов сузились, превратившись в щелки.

— Я тебя запомню, запомню, наглый щенок, — мягко произнес он. — Можно было бы, конечно, перерезать тебе глотку прямо сейчас и отправить твою голову в Равенну в придачу к уже имеющемуся подарку.

Он подался к Катону ближе, обдав его запахом рыбы. Затем кинжал исчез.

— Радуйся тому, что я настроен завершить переговоры в разумные сроки, и мне некогда ждать, пока римляне направят вместо тебя посланника, обученного хорошим манерам. Но если мы встретимся снова, я своей рукой выпущу тебе кишки. Забирай это. — Он сунул шкатулку Катону в руки. — И проваливай с моего корабля. Имей в виду: если вы попытаетесь последовать за нами после окончания встречи, я потоплю вашу посудину и перебью всех, кто не пойдет с ней на дно. Убирайся!

Катон медлить не стал. Он спустился в ялик, следом спустили шкатулку с закрытой крышкой. Центурион торопливо задвинул ее под банку, стараясь не думать о ее содержимом.

Аякс смотрел на него не без удивления.

— А ты, я гляжу, не трус, римлянин. На свете немного людей, которые говорили с Телемахом в такой манере и остались живы, чтобы потом об этом рассказать.

— Правда? — Катон окинул его взглядом, а потом продолжил: — Непохоже, чтобы ты служил этому человеку так долго, чтобы хорошо его знать.

На лице Аякса появилась странная улыбка.

— Ты ошибаешься. Я знаю его всю жизнь. И он не пустослов, как ты о нем думаешь. Если вы встретитесь снова, он действительно тебя убьет.

— Если я не убью его первым.

Пират рассмеялся:

— Ох уж эти римляне! Нигде больше не встретишь такой самонадеянности.

Когда Деций помог Катону подняться на палубу, центурион передал шкатулку бойцу, которого посылал за денежным ящиком.

— Отнеси в каюту, но не открывай, если не хочешь, чтобы тебя выпороли. Понял?

— Так точно, командир.

Катон подошел к борту, и его опять вырвало.

— Что там было? — осведомился Децим.

— Не спрашивай. Лучше возвращайся поскорее в Равенну. Увези меня отсюда.

— Так он, значит, дал нам два месяца? — уточнил префект Вителлий, выслушав доклад Катона.

— Так точно, командир.

Вителлий прикрыл глаза, размышляя вслух.