Грейси некоторое время вырывалась, но потом ее хватка ослабла, и Эви забрала у нее нож, бросила в миску грибы, частично покрошенные, частично порезанные, и передала их на обжарку миссис Мур. Наконец Грейси засмеялась. Это был дрожащий, слабенький, но все-таки смех.

– Эви, слава богу, что есть ты, и миссис Мур, и Истерли. Ну конечно, завтрак – это самое важное. Жизнь должна продолжаться, ты совершенно права.

Она поспешно села на табуретку миссис Мур, как будто у нее подкосились ноги. Эви и миссис Мур обменялись взглядами.

– Чаю, – убежденно сказала миссис Мур.

Она налила три кружки, и женщины уселись вокруг стола.

– Сколько раз нам уже приходилось это делать? – задумалась Эви.

– Много, – отозвалась миссис Мур. – И впереди нас ждут новые проблемы, которые мы будем решать таким же образом.

Грейси пробормотала:

– Но как же решить эту?

Они пили чай, каждая наедине со своими мыслями, но Эви не сомневалась, что все придут к одному и тому же выводу. Только время покажет, что и как, а до тех пор им придется продолжать жить, держась вместе, и делать все, что в их силах.

Именно тогда на кухню вошел Джек, бледный и печальный. Он подсел к столу, но почти ничего не говорил. Слова здесь не были нужны. Он знал, что на кухне найдет свою жену и семейное утешение.

Тим лежал в постели, уставившись в потолок. Он ощущал свое полнейшее одиночество. Да, наверно, так оно и есть, и кого за это винить? Он закрыл глаза и постарался отогнать от себя воспоминание о вчерашнем прибытии в Берлин, о ярости, с которой его встретили, когда оказалось, что он приехал с пустыми руками. Он повернулся на бок и зарылся лицом в подушку, стараясь забыть лицо матери. Он все еще чувствовал брызги ее слюны на щеках, разлетевшиеся во все стороны, когда она кричала на него, и жжение пощечины.

Но все было напрасно. Тим сел в кровати и посмотрел на будильник. Обычно он просыпался до звонка, но в этот раз он забыл завести эти чертовы часы. Было уже почти девять утра. Мать будет еще больше злиться, если такое вообще возможно.

В дверь постучали, и послышался голос Амалы:

– Доброе утро, герр Форбс.

Он провел пальцами по волосам. Он даже не знает своего настоящего имени. Кто он теперь, Смит, как Роджер? Или его фамилия Томас, как у матери?

– Доброе утро, фрау Дреер.

– Амала хорошо, – сказала она.

До этого момента он не думал, что служанка знает какие-то английские слова. Он умылся, побрился и начал одеваться. На скуле у него уже проступил синяк под порезом от материного кольца. Выходить из спальни не хотелось.

Интересно, мать успокоилась? Вчерашнее разочарование и гнев уже улеглись? Конечно, она права, он заслужил этого, потому что подвел ее, но, как он сказал ей, письма, похоже, не существовало. Он точно следовал ее инструкциям, но это ничего не дало.

Тим торопливо прошел в столовую, готовясь разобраться и покончить с этим вопросом, но обнаружил там только тарелку с ветчиной и сыром, поджаренный хлеб и кофе. Рядом с кофейником он увидел письмо.

Милый Тим!

Я должна присутствовать на собрании нашего дома. Ужасная скука, но нам необходимо разобраться с одной из женщин, которая позволяет себе неправильное поведение. Сегодня мне предстоит поход по магазинам, потому что завтра вечером у нас прием по случаю дня рождения Хейне. Это сюрприз, ему не нужно об этом знать, тем более что его не будет до завтра. Он звонил вчера поздно вечером из Гамбурга. Я рассказала ему о письме, и он сказал, что будет думать, как быть. Придумай сам, чем заняться, а за обедом мы увидимся, и я расскажу, что тебе нужно сделать для Хейне. Прости меня за вчерашнее. Я была очень разочарована, что свадьба не состоится, как я надеялась.

Твоя любящая мать.

Тим почувствовал необыкновенное облегчение. Он боялся, что его никогда не простят. Он ощутил внезапный голод, что было совершенно неудивительно, ведь его выслали из столовой без ужина, как маленького ребенка.

В Берлин пришла весна, если судить по синеве неба над головой. На липах набухли почки. Прогуливаясь по улицам, Тим смотрел наверх, но птиц не было видно, только флаги и транспаранты. Их вид поднял ему настроение, и на какой-то момент он сумел забыть обо всем. Он шагал по улицам этого потрясающего города, так непохожего на его родной город, где каждый, казалось, боролся за выживание. До него вдруг дошло, что он впервые гуляет по Берлину один, потому что обычно мать возила его на такси в свои излюбленные места. Она объясняла, что так лучше, и предупреждала, что в городе есть кварталы, куда лучше не заходить.

Тим обгонял медленно бредущих пешеходов, потом увидел трамвай и вскочил в него, не зная маршрута и не особенно интересуясь, куда едет. День только начался, и мать снова была его «любящей матерью». Он купил билет, но через десять минут выпрыгнул на улицу и снова пошел мимо магазинов, элегантных многоквартирных домов, миновал фонтан. Он уже собрался пересечь улицу, когда его неожиданно схватили за рукав. Тим резко обернулся.

Перед ним стоял старик в поношенном пальто, он вонял нищетой.

– Англичанин? – просипел он.

Тим заколебался.

– Что вам нужно? – ответил он, стараясь освободиться.

Но его руку снова сжали.

– Помогите. Я еврей. Прошу, возьмите мою дочь. Возьмите ее в Англию. Ради бога.

Тим вырвался, но человек, хромая, преследовал его. Он снова схватил Тима за рукав и приблизился. Исходившая от него вонь была невыносимой, подбородок зарос щетиной.

– Умоляю вас, возьмите моя дочь. Я платить. Бриллианты. Возьмите все. Ничего больше не иметь. Дом больше нет, работа больше нет. Я не получить виза. Прошу. Она еврейка, но все делать. Возьмите ее, умоляю.

Тим снова вырвался и бросился бегом через дорогу, перепрыгивая трамвайные пути.

– Что вы за люди, черт возьми? – прокричал он через плечо. Оказавшись на другой стороне улицы, он отряхнул рукав, ощущая себя запачканным. Продает свою дочь за ради бога. Неудивительно, что Германии приходится разбираться со всем этим. В небе уже начали собираться облака. Его трясло: до чего все глупо.

– Ну-ка, соберись, – приказал он сам себе вслух.

С некоторым усилием Тим заставил себя идти дальше. Теперь ему уже не приходилось лавировать между пешеходами: улица была практически пуста. Наконец дрожь прекратилась, и он избавился от преследующей его вони и от стоявшего перед глазами выражения отчаяния в глазах старика.

Следовало ли ему купить подарок Хейне ко дню рождения? Ответ показался ему очевидным: разумеется, следовало. Он допустил промах и теперь должен исправиться, иначе Хейне будет недоволен. Тим остановился рядом с витриной антикварного магазина. Его взгляд привлекла чернильница, но цена оказалась неподъемной. Он пошел дальше, потом повернул направо, на вымощенную булыжником боковую улицу, где было значительно меньше магазинов и людей, так что цены, по его предположению, должны быть ниже. Он присмотрелся к изделиям, выставленным на витрине ювелирной лавки, но все они выглядели какими-то обшарпанными, и к тому же он не видел здесь ничего подходящего.