Они вошли в барак, на котором висела табличка на нескольких языках, в том числе и на английском: «Медицинская клиника».

— Вы врач? — спросила Лиза.

— У меня нет даже диплома медсестры. Но мой муж был терапевтом и лечил всех в этих деревнях много лет, задолго до того, как сюда добрался Красный Полумесяц. Медицинские знания я получила от него. А после того как он умер, я просто не могла уйти и бросить работу. Я могу оказать помощь при несложных заболеваниях, травмах, назначить антибиотики, обработать рану. В более серьезных случаях я отправляю людей в клинику в Порт-Магеллан. Присаживайтесь.

Она усадила их в приемном покое больницы, обставленной как деревенская гостиная — плетеная мебель, шуршащие на ветру жалюзи из деревянных реек. Стены, обивка — все было выдержано в бледно-зеленых тонах. На одной стене висела акварель с океанским пейзажем.

Ибу Диана разгладила свое простое белое муслиновое платье и спросила:

— Можно вас спросить, откуда у вас эта фотография?

Иными словами, сразу к делу.

— Это Сьюлин Муа.

— Я знаю.

— Вы знакомы с ней?

— Встречались. Я рекомендовала ей Турка как пилота.

— Расскажи про своего отца, — предложил Турк.

Лиза начала рассказывать и постепенно дошла до событий сегодняшнего дня. О том, как она вернулась в Новый Свет в надежде узнать что-то об отце, о Брайане и его работе в Генетической Безопасности, о том, как он пропустил снимок Сьюлин Муа через программу распознавания у себя в агентстве и обнаружил, что она всего несколько месяцев назад возвратилась в Порт-Магеллан.

— Ясно. Это все и спровоцировало, — сказала Диана.

— В каком смысле?

— Ваши запросы — или вашего бывшего мужа — привлекли к мисс Муа внимание кого-то в Штатах. Генетическая Безопасность давно за ней охотится.

— А зачем? Почему она им так важна?

— Сейчас расскажу. Но прежде хочу задать вам несколько вопросов. Может быть, что-то станет тогда яснее.

— Конечно, — сказала Лиза, — задавайте.

— Как вы познакомились с Турком?

— Я заказала у него рейс к Могиле Кубелика. Один из бывших друзей моего отца, насколько я знаю, уехал в Кубелик. Я хотела его найти, на тот момент у меня это была единственная зацепка. Поэтому я позвонила Турку… но в Кубелик мы так и не попали.

— Погода подвела, — сказал Турк и кашлянул в кулак.

— Ясно.

— Потом, — продолжила Лиза, — когда Брайан мне сказал, что Сьюлин Муа тоже несколько недель назад заказывала рейс у Турка…

— Откуда он это узнал? А, понятно. Поиск по пассажирским декларациям. Или что-то вроде того.

— Я хотела ухватиться за этот след… Брайан отговаривал меня. Он уже тогда предупреждал, что я вляпалась во что-то опасное.

— А Турк, конечно, был само бесстрашие.

— Разумеется, — сказал Турк. — Я и есть само бесстрашие.

— Но мне ничего не удалось выяснить, а потом посыпался этот пепел…

— А потом исчез Томас, — продолжил Турк, — и выяснилось, что за Лизой следят, ее телефон на прослушке. И, простите меня, Диана, я не знал, что еще предпринять, кроме как приехать к вам.

— Турк, я не добрая фея. Вы попали в скверное положение, и вам придется выпутываться из него самим.

— Я просто надеялся, что вы что-то объясните Лизе. И посоветуете, как дальше быть.

Диана кивнула и поводила пальцем по подбородку. Ее ступня, словно покрытая сандаловой корой, отстукивала такт по половице.

— Расскажите хотя бы, кто такая эта Сьюлин Муа, — попросила Лиза.

— Ну, первое, что можно сказать о ней, — ответила Диана, — это что она марсианка.

* * *

О человеческой цивилизации на Марсе отец Лизы говорил с нескрываемым разочарованием.

Это они тоже не раз обсуждали теми долгими ночами на веранде, когда звездное небо висело над ними, как распахнутая книга.

Во времена Спина Роберт Адамс был очень молодым человеком, старшекурсником Калифорнийского технологического. Он видел своими глазами то, что выглядело тогда бесповоротным разрушением всего привычного мира. Как раз в то время на Земле появился Ван Нго Вен.

Наиболее впечатляющим успехом той эпохи была колонизация и обустройство Марса. Распухающее Солнце, время, ушедшее во всей остальной Солнечной системе на миллионы лет вперед, — все это удалось использовать в качестве своеобразного темпорального рычага. Марс был превращен в планету, относительно пригодную для обитания. Потом на нем расселились колонии людей-первопроходцев. За считанные годы, прошедшие на Земле, заключенной в Спин-оболочку, на Марсе расцветали и угасали целые культуры.

Даже от этих скупых фактов — о которых нельзя было упоминать в присутствии матери, потерявшей родителей в неразберихе Спина и не выносившей разговоров на подобные темы, — у Лизы до сих пор пробегали мурашки по коже.

Все это, конечно, она проходила и в школе. Но в учебниках это излагал ось языком сухой исторической хроники. А у отца даже цифры — и те звучали благоговейно. Он произносил «миллион лет» — а Лизе слышался грохот гор, встающих из океана.

Бесконечно древняя и бесконечно далекая цивилизация Марса сложилась за то время, какое потребовалось Лизе, жительнице соседней планеты, чтобы пойти в школу и окончить ее.

Гипотетики окружили Марс своим собственным коконом замедленного времени — экраном, синхронизировавшим земные и марсианские часы, впоследствии исчезнувшим одновременно со Спин-оболочкой Земли. Но еще до того марсиане успели послать на Землю пилотируемый корабль. Его единственным пассажиром был Ван Нго Вен — так называемый посол Марса.

Лиза спрашивала отца (они беседовали об этом не одной долгой звездной ночью);

— А ты сам когда-нибудь видел его?

— Нет. — В самые мрачные годы Спина Ван был убит в уличной перестрелке. — Но смотрел его выступление в ООН. Он был… очень милым человеком.

(Лиза тоже видела эту историческую запись в раннем детстве. «Вот бы, — мечтала она тогда, — у меня был такой друг». Вроде маленького мудрого Жевуна[16], ростом с ребенка.)

Однако марсиане умели хранить секреты. Они поделились с Землей своими Архивами — собранием естественнонаучных знаний, во многом превосходящих земные. Но в Архивах почти ничего не говорилось о достижениях марсианской биотехнологии, породившей касту долгожителей-Четвертых, равно как и о гипотетиках. С точки зрения отца Лизы, это было непростительным умолчанием. «Они знали о гипотетиках сотни, если не тысячи лет, — говорил он. — Не может быть, чтобы им было больше нечего сказать. Пусть даже это были бы только гипотезы».