Соседка была одной из многих лос-анджелесских прожигателей жизни: ей было восемнадцать или девятнадцать; богатая девушка, которая взяла деньги у своих родителей и всеми силами старалась бросить им их в лицо. В процессе она довольно сильно испортила себе жизнь и без конца жаловалась на то, что все кончено, а виновата в этом ее семья. Решение проблемы для нее состояло в том, чтобы ныть до тех пор, пока это не станет невыносимо, а затем ширяться и искать утешение в кайфе, что, разумеется, мешало ее скромным усилиям по исправлению ситуации. Эту мыльную оперу прекрасно дополнила драматическая сцена одним ранним утром, когда ее мать пришла без предупреждения, чтобы помочь дочери взяться за ум, и я, конечно, совершил ошибку, попытавшись вмешаться в их ужасную ссору.

Я вроде и не говорил ничего, но ее мать была уверена, что я – причина наркозависимости ее дочери. Правда же в том, что в ее окружении я был единственным, кто не употреблял героин. В тот день ее мать ушла, ненавидя меня и оставляя свою дочь на волю судьбы, но в конце концов она победила: та девчонка куда-то пропала. Потом съехала и девушка Стивена, и мы больше никогда ни одну из них не видели.

До тех пор, пока я не увидел, как этим занимается Стивен и те девушки, и пока не попробовал сам, все, что я знал о героине, – это социальные фильмы о наркотиках, которые я смотрел в школе, и сюжет «Французского связного», повествовавший о маниакальных стараниях Попая Дойла прекратить поставки огромных партий наркотиков французским картелем. Я тогда и понятия не имел, что все мои герои сидят на героине. Но скоро я это узнаю. Он заполз в мою жизнь, как ядовитый плющ заползает на стену.

Мы с Иззи были в репетиционной студии у Ники Бита в 1984 году, когда я впервые попробовал его, затянувшись дымом. Он поднимался от фольги, через соломинку, когда его нагревали. Я тогда почувствовал тошноту и никакого удовольствия. Я не получил мгновенного кайфа, поэтому быстро потерял к нему интерес. Ощущение тошноты расходится с моим представлением о веселье. Иззи был крут. У него получалось курить вот так и получать полное удовольствие.

Через несколько месяцев я впервые пустил по вене, и так все пошло по наклонной – после этого я больше не признавал других способов. Я был такой же, как и все любители острых ощущений, – я хотел получать все быстро, прямо сейчас. У меня никогда не получалось словить кайф каким-то другим способом, кроме укола внутривенно. Если этот способ был недоступен, тогда я вообще отказывался. Это пустая трата наркотиков, времени и сознательный выбор в пользу неэффективности. Я пытался делать все так, как должно. Цивилизованный метод вдыхания паров героина соответствовал китайской традиции, но на меня он почему-то не действовал. Китайцы относились к героину со сдержанностью и почтением, как и к опиуму. Внутривенный метод появился гораздо позже, на западе, когда люди начали использовать морфин в рекреационных целях. Шприц позволял получить мгновенное удовлетворение, а именно это и нужно было людям с улицы. В Америке во времена ковбоев Дикого Запада женщины употребляли больше мужчин, и все пользовались шприцами – в основном это были проститутки и официантки.

Жизнь и правда может измениться за один вечер, и в тот вечер изменилась моя жизнь. Я много думал об этом и уверен, что, вероятно, это произошло потому, что я выпил много «Джим Бима». Мы были в квартире у какой-то девушки, где я оказался с Иззи. Я сидел у нее за туалетным столиком в ванной. Там было тусклое освещение, как раз подходящее для приема наркотиков. Она перевязала мне руку, наполнила шприц и уколола… волна захлестнула меня откуда-то из глубины желудка. У меня был сильнейший приход, и это все, что я помню. Меня потянуло вниз, я потерял сознание, упал со стула и проснулся на рассвете несколько часов спустя, лежа на полу. Мне понадобилось какое-то время, чтобы сообразить, что произошло: рядом со мной стояла бутылка «Джим Бима», которую я пил вечером, и на мгновение я совсем забыл, что употреблял героин.

Я заглянул в дверь и увидел Иззи с девчонкой, спящих на кровати, и только тогда понял, что чувствую себя… как-то не так. Я не мог точно сказать, что со мной, но ощущение было незнакомое. Все было прекрасно, потому что я был в замечательном настроении. Когда Иззи с девчонкой проснулись, мы разговорились, и я был весел, счастлив и пребывал в полной гармонии с окружающим миром. Иззи чувствовал себя так же.

Квартира девушки, где мы были, находилась где-то у Уилшира, недалеко от центра Лос-Анджелеса, и в то утро мы ушли оттуда без малейшего беспокойства. Будущее казалось блестящим, хотя в то время у нас не было никаких перспектив. Когда в городе наступило утро, мы вернулись в Мелроуз в Центральном Голливуде, и тут мне пришла в голову великолепная идея навестить одну мою знакомую. Она казалась очень привлекательной, училась в школе Фэрфакс и была в меня влюблена. Хотя я не очень хорошо ее знал, я был уверен, что ее мама каждый день на работе, поэтому мы пошли к ней домой и весь день тусовались и слушали The Beatles. В ее комнате стояла большая девчачья кровать с пушистым одеялом, и солнечный свет проникал туда как-то по-особенному. Все пространство было очень воздушным, белым, розовым и мягким.

Мы с Иззи приехали туда, упоролись и слушали музыку. Я был без ума от песни Dear Prudence. Revolution и Dear Prudence – вот все, что имело для меня тогда значение. Norwegian Wood тоже была хороша. Мы тусовались там почти весь день, а потом пошли домой. Если мы останавливались по дороге домой, я впадал в то блаженное дремотное состояние, которое дает героин. Я понял, что кайф от наркотика продлился целый день.

«Это лучшее, что я делал в жизни, – подумал я тогда. – Я никогда еще не испытывал ничего подобного».

Мне было девятнадцать.

Наша репетиционная площадка/наша с Акселем квартира вечером превращалась в место, где вся группа собиралась на тусовку, приводя с собой целый вагон друзей. Туда мы отправлялись после концерта, в каком бы клубе мы ни играли и из какого бы клуба нас ни выгоняли. Поскольку число поклонников росло, этот ритуал уже стал неразумным предложением и не обещал хорошо закончиться, но мы все равно ему следовали. Наш «отель» располагался в глубине голливудского квартала вне зоны досягаемости от центра и людных улиц, так что после наступления темноты там могли околачиваться только проститутки и наркоманы – наши соседи были предприятиями со стандартным дневным графиком, а начальная школа Гарднер прямо за нами работала примерно с восьми до трех. Более пятидесяти человек могли тусоваться там всю ночь, ширяться героином, курить травку и разбивать бутылки о стену, не привлекая при этом внимания полиции. Вскоре эта тусовка настолько разрослась, что заполнила все наше помещение, переулок и всю парковку рядом со зданием: люди с алкоголем в коричневых бумажных пакетах могли заниматься незаконными и грязными делами менее чем в пятидесяти метрах от бульвара Сансет в любое время ночи. Мы не спали до рассвета, а когда дети утром шли в начальную школу, то начинали сворачиваться. К счастью, мы никак не пересекались, хотя детская площадка и начиналась сразу за зданием нашей «студии».

Складское/репетиционное помещение рядом с нами использовала еще одна группа, название которой мы все время забывали… а, нет, они назывались The Wild. Диззи Рид играл в этой группе на клавишных, и именно так они с Акселем познакомились и подружились. The Wild были типичной рок-группой того времени, на концерты которой я никогда не ходил. Не обращал я внимания и на то, как они играют. Зато я с ними тусовался. Атмосферу этого места определяли как раз наши две группы, которые каждую ночь тусовались до утра в этой грязной части города.