В роковой день Елизавета выехала на встречу с португальским дипломатом, а потому едва ли не последней при дворе узнала о смерти Марии. Казнь состоялась чуть позже девяти утра в среду 8 февраля. Как назло, у палача сдали нервы: он не мог отделаться от мысли, что женщина перед ним — помазанная королева, и руки ходили ходуном. В результате он смог выполнить свою обязанность только с третьего раза. Первый удар топора даже не попал по шее, придясь по затылку Марии. Второй рассек ей шею, но не полностью, и палачу пришлось использовать топор как тесак, чтобы разрезать оставшиеся ткани, пока кровь обильно хлестала во все стороны. Мария умерла в муках. Потрясенный свидетель записал, что «ее губы двигались добрую четверть часа после того, как голову сняли с плеч»[293].

Новости разнеслись быстро. Бёрли и Хэттон узнали о произошедшем еще до рассвета, Шатонёф — к полудню, а к трем часам дня забили все колокола Лондона и на улицах зажглись костры. Когда вечером Бёрли наконец рассказал обо всем королеве, она «тяжело вздохнула», но в остальном сохраняла внешнее безразличие[294].

Однако это напускное равнодушие длилось недолго. В пятницу 10-го спящий дракон проснулся. Отказавшись говорить с Бёрли напрямую и используя в качестве посредника Хэттона, Елизавета яростно обрушилась на участников секретного совещания Тайного совета, «возлагая вину в целом на их, но по преимуществу на мои плечи, — писал Дэвисон, — поскольку, как она с возмущением заметила, я выпустил документ из своих рук, тем самым предав доверие, которого был удостоен».

Тем же вечером или следующим Елизавета призвала советников — всех, кроме Лестера, который благоразумно решил отсутствовать, — в зал для приема гостей, где бранила их за предательство. Бёрли и Дэвидсону за их роль в приведении приговора в исполнение досталось больше всех, «ибо она настаивает, что давала указания об обратном». В результате Дэвисона было приказано поместить в Тауэр. Советники пали на колени, умоляя о пощаде, но тщетно[295].

Через неделю Дэвисона отвезли в Тауэр на телеге, даже несмотря на то, что он был болен. По словам Роберта Била, Бёрли избежал подобной участи лишь потому, что Елизавета сочла, что это его убьет. Не вполне еще осознавая грозящую ему опасность, Бёрли принялся писать ходатайство от лица себя самого и своих коллег, набросав два разных варианта[296]. В процессе подготовки второго произошла некая метаморфоза. Если формулировки в начале первого варианта ясно давали понять, что вина является общей, то к концу второго вся вина уже возлагалась на плечи несчастного Дэвисона. Бёрли также провел систематическую чистку архивов. Так ему удалось найти и сжечь документы, которые он составлял или правил своей рукой, в частности черновики распоряжений, направленных членам комиссии в Фотерингее и Эмиасу Паулету[297]. Инстинкт самосохранения был не только у Елизаветы.

Дэвисону сильно повезло избежать виселицы. Елизавета собрала коллегию судей, чтобы выяснить, возможно ли отдать подобное распоряжение в рамках королевской прерогативы, минуя судебные процедуры, и, страшась ее гнева, некоторые судьи ответили утвердительно. Жизнь Дэвисону спас храбрый лорд Бакхёрст. Троюродный брат королевы, истый протестант и близкий соратник Бёрли, он был удостоен должности тайного советника за верную службу Елизавете не так давно. Он не участвовал ни в суде над Марией, ни в исполнении смертного приговора. Взяв волю в кулак, он сказал королеве в лицо, что ей необходимо подумать о том ущербе, который понесет ее репутация, если когда-нибудь станет известно, что она повесила своего несчастного секретаря, несмотря на то, что на приговоре, который он так опрометчиво выпустил из своих рук, была ее подпись и печать. Если королева настоит на том, чтобы предать Дэвисона смерти, осмелился заявить Бакхёрст, она будет выглядеть убийцей[298].

Елизавета отказалась от этой идеи. Но, вспомнив о том, что она действительно подписала приговор, и задавшись вопросом, что с ним стало, она также решила прочесать архивы, после чего оригинал подписанного смертного приговора, доставленный Робертом Билом в Фотерингей, таинственным образом исчез. Поскольку из записей Била следует, что он аккуратно сохранил этот документ среди документов Тайного совета для ратификации в парламенте, можно предполагать, что исчезновение его не было случайным. Сегодня он известен только благодаря двум копиям, которые наскоро сделал сам Бил перед тем, как отправиться в Фотерингей.

Кто же оказался в выигрыше? Бёрли, достигший своей давней цели — исключить католичку Марию из числа претендентов на трон, и заодно блестящим образом показавший, что советники-мужчины при дворе женщины-монарха могут действовать в обход ее воли, когда она проявляет нетвердость? Или же Елизавета, присмирившая своих советников и сделавшая то, что, по ее мнению, надлежало рано или поздно сделать, но так, чтобы — по крайней мере, в ее собственных глазах — сохранить невредимым высочайший идеал благословенной монархии?

Все же, как ни посмотри, победа осталась за Елизаветой. Дэвисон предстал перед Звездной палатой — самым грозным судом страны, действующим на основании королевской прерогативы. Поскольку дело касалось толкования желаний королевы и слово Дэвисона взвешивалось против ее слова, шансов на серьезную защиту у него не было. Он понял, что его спасение — держать язык за зубами, и заявил судьям, что «не желает, чтобы его понуждали разглашать тайные речи, имевшие место между ним и королевой». Он также избегал любого упоминания того факта, что Елизавета требовала от Паулета казнить Марию. Кроме того, он так и не раскрыл публично того факта, что участники собрания в доме Бёрли поклялись держать свои действия в тайне от королевы[299].

Для того чтобы спасти свою шкуру, Бёрли пришлось не просто лгать, но и давать ложные показания в суде. Накануне слушаний он и другие советники подали в Звездную палату официальное заявление, в котором на Дэвисона вешали всех собак: это он созвал неофициальное заседание Тайного совета, это он зачитал смертный приговор вслух, это он писал письма и распоряжения в Фотерингей, и, самое главное, это он убедил всех в том, что Елизавета желает привести приговор в исполнение. Хотя вернее будет сказать, что ложные показания дали девять из десяти членов Тайного совета: Уолсингем проявил благородство и отказался подписывать заявление, тем самым ненадолго поставив свою карьеру под угрозу[300].