Мирные переговоры провалились. Они были обречены с самого начала. Ведь Елизавета не знала, что «Джулио» раскрывал Мендосе, а Мендоса — герцогу Пармскому все продуманные ею дипломатические ходы, а также передавал им опасения Уолсингема, касающиеся неготовности Англии к войне[331]. Королева же не отступала. Даже когда герцог Пармский сказал, что Филипп никогда не согласится на общее перемирие, она приказала Дерби продолжать переговоры. Недавно обнаруженные в Брюсселе документы подтверждают, что она надеялась на мирное урегулирование еще 20 июня, спустя месяц после того, как испанский флот, насчитывающий 140 кораблей, вышел из Лиссабона в открытое море. Великая армада направлялась в сторону Ла-Манша[332].

Командование Армадой Филипп доверил тому же человеку, который занимался ее созданием, маркизу де Санта-Крусу, но в январе 1588 года обрушившаяся на Лиссабон эпидемия тифа унесла жизнь маркиза и сотни его людей. На смену ему был назначен герцог Медина-Сидония. Несмотря на то что новоизбранный предводитель Армады жаловался на слабое здоровье и отсутствие подобного опыта, для этой операции он подходил. Практичный, волевой военачальник, с самого начала участвовавший в разработке всей операции, он также обладал теоретическими знаниями навигации, полученными им от отца. Ему действительно не хватало боевого опыта, однако, по сообщению венецианского посла, он единственный из людей Филиппа сохранял спокойствие во время налета Дрейка на Кадис. Главным его недостатком была сильная подверженность морской болезни[333].

Елизавета считала, что Филипп поступил двулично, выслав флот еще во время мирных переговоров. Однако и без того было вполне очевидно, что войны не избежать. Герцог Пармский, как и опасался Бёрли, вел дипломатическую игру лишь для того, чтобы выиграть время.

Дело в том, что Испания планировала сухопутное вторжение, а не войну на море. Герцогу Пармскому было поручено переправить через пролив отборную сухопутную 26-тысячную Фландрскую армию. Для этого готовилось триста плоскодонных барж. Армада же не предназначалась для высадки: перед флотом стояла задача патрулировать берега Фламандии до острова Танет у побережья Кента, прикрывая транспортные суда герцога. На борту Армады находилось около 18 500 солдат и моряков, в основном новобранцев из Испании. Филипп замыслил использовать их в качестве резерва, им разрешалось высадиться на английский берег лишь после войска герцога Пармского. Объединенная армия должна была стремительно двинуться через Кент прямо к Лондону. Успех всей операции зависел от точной координации всех описанных действий.

Начиная с Рождества 1587 года герцог Пармский пытался объяснить Филиппу, что его план трудноосуществимый. Хотя баржи вовсю строились, а сам герцог готовил войска в Дюнкерке и Ньюпорте, утвержденный королем график был слишком негибким. Фландрская армия, настаивал Фарнезе, не готова возглавить вторжение. Помимо этого, его войско чувствовало бы себя в большей безопасности при погрузке на баржи, если бы испанские войска предварительно захватили один из крупных нидерландских портов. Песчаные отмели ненадежны, течения — пагубны, а голландские легкие плоскодонные суда — флейты — идеально подходят для стремительных налетов на вражеские суда в мелких прибрежных водах.

Елизавета в целом была менее догматичной. Хотя она и не отдавала приказа о мобилизации сухопутной армии вплоть до момента, когда Армада была замечена в море, военно-морские приготовления начались заблаговременно. 20 декабря (заметим, что препирательства с Лестером были еще в самом разгаре) она приказала собрать флот для возможной обороны южного побережья. Не зная точно, нанесет ли Филипп удар по Англии, Шотландии или Ирландии, и не имея достаточного оснащения для обороны их всех, она поручила лорд-адмиралу Чарльзу Говарду Эффингемскому разработать планы на все возможные варианты развития событий[334]. Камергер и сын первого лорд-камергера Елизаветы, Говард стал влиятельной фигурой в 1563 году, женившись на Кэтрин (Кейт) Кэри, старшей дочери лорда Хансдона[335]. Во время правления Марии Тюдор Кейт была одной из служанок Елизаветы, а в 1560 году стала фрейлиной, едва достигнув 15-летнего возраста. Спустя год шутки ради Елизавета переоделась служанкой Кейт, чтобы подсматривать за Робертом Дадли во время его охоты в Виндзоре. Утрата бумаг Говарда Эффингемского не позволяет нам полностью восстановить биографию его жены, однако, как и все фрейлины, она хранила у себя некоторые королевские украшения, а по свидетельству посла Бернардино де Мендосы, в 1579 году была главной среди фрейлин внутренних покоев[336].

Елизавета поручила Говарду бороздить воды Северного моря «то на юг, то на север», охраняя восточный берег Англии и Шотландию от возможного вторжения герцога Пармского: «Остальной же флот Наш слуга Дрейк поведет к западу и будет бороздить воды между Ирландией и Нашим западным побережьем». Попытайся герцог Пармский переправиться через Ла-Манш, Говард должен был любой ценой ему помешать. Если же первой в наступление пойдет Армада, Говарду надлежало выслать свои силы на помощь Дрейку[337]. «Джулио» сообщил Мендосе — с неизбежными неточностями, поскольку сам владел информацией не из первых рук, — что 30 мая (в действительности 23-го) Говард и Дрейк собрали в Плимуте 160 кораблей (на самом деле их было 105). Из них лишь двадцать были королевскими военными судами, остальные же — наскоро реквизированными торговыми судами[338].

В отличие от педанта Филиппа, одержимого манией контроля и требующего выполнения своих приказов «слово в слово», Елизавета действовала гибче, дозволяя своим командирам проявлять инициативу. Другое различие: Елизавета выбрала лишь тех военачальников, которых хорошо знала, и с каждым провела инструктаж. Филипп же мало кого знал лично и передавал со срочными гонцами приказы, которые записывал целый штат из по меньшей мере двадцати письмоводцев.

В сравнении с дворцами Елизаветы испанский двор был холодным миром мрачной аскезы. В своей набожности Филипп дошел до того, что с миром взаимодействовал из своей кельи-опочивальни, служившей также кабинетом и расположенной в самом сердце недавно построенного дворца-монастыря Эскориала близ Мадрида. Монументальное здание по задумке должно было походить на Храм Соломона. Дворец окружали сады, в которых прогуливались монахи, а в архитектурный ансамбль входили монастырь и — наряду с королевскими покоями — массивная базилика, где регулярно служились мессы. С обеих сторон от алтаря высились места для надгробий, предназначенные для Филиппа и членов королевской семьи. А поскольку опочивальня Филиппа располагалась над базиликой, то можно сказать, что он спал над своей будущей могилой. В спальне же все стены были украшены изображениями святых, а небольшое внутреннее окно выходило прямо на главный алтарь: так король мог присутствовать на мессе, оставаясь невидимым для остальных. В совсем небольшом кабинете, устроенном возле спальни, помещался письменный стол и изображение Девы Марии. Рядом также располагалась личная молельня Филиппа, отделанная мрамором. Там при свечах молился он перед трогательным полотном Тициана «Несение креста». Отец Хосе де Сигуэнса, библиотекарь, историк и приор Эскориала, который работал в нем с самого его основания, вспоминал: «В ночи благочестивый государь наш дон Фелипе проводил долгие часы, думая о том, скольким он обязан Господу, понесшему крест за грехи людские и за его грехи»[339].