Несмотря на полноту и высокий рост, Анна постоянно в движении, то входит, то выходит в соседние комнаты, то исчезает на длительное время.

В одной из комнат заседают Черкасский, Трубецкой, Барятинский, Татищев, Кантемир… Это другая группа: только что они подали государыне челобитную, в которой настаивали на том, чтобы она не отдавала самодержавную власть.

Анна вновь выходит, переговаривается с этой группой, загадочно улыбается и — снова возвращается в залу. Стоит возле родственницы своей Анны Леопольдовны…

Она не торопится, выжидает, более того — вечером устроила праздник. Были даны распоряжения: поставить водомёт, чтобы фонтан лился в полную силу, чтобы у входа бродили два медведя, то ли переодетые слуги, то ли настоящие. Салюты, пушки, бочки с рейнским вином и много ещё всякого.

В дворцовых комнатах холодно, неуютно, ветер выдувает тепло, которое дают кафельные печи. Тем не менее трепещущие перед встречей с Анной дамы сбрасывают в вестибюле шубы и остаются в лёгких накидках.

Наталья Шереметева, сняв беличью шубку, остановилась возле узкого высокого зеркала. Наклонившись, минуту рассматривала своё похудевшее лицо, ставшие огромными глаза; коснулась кольца на руке, подарок жениха, на секунду замерла, поднесла его к губам, прошептала: «Как-то ты, друг мой сердешный?»

Как и все, она робела. Чем можно угодить новой государыне, чем разгневать? Кто она — скромная изгнанница или грозная повелительница? Чувство страха, умноженное на дворцовый холод, вызывало нервный озноб.

Первое, на что обратила внимание Наталья, — собачки, обезьянка, карлица с попугаем. Карлица то и дело повторяла попугаю: «Загт ду, Мак-си! Мак-си!»

— Господа, не угодно ли музыкальных пауз?

Недоумение воцарилось в зале: как, сейчас, в этот день? Музыка — и танцы? Гости переглядывались. Кто-то льстиво заметил, что государыня большая музыкантша и любительница зрелищ.

— Желаю глядеть я, как наши знатные дамы танцуют! — Анна хлопнула в ладоши, и музыканты, которых она привезла с собой, заиграли. — Танцен! Руссише танцен!..

Карлица начала приплясывать, держа на пальце попугая.

Анна обернулась к дамам-аристократкам. Те смешались. Шереметева даже вспыхнула — в последнее время она чувствовала вокруг себя недоброжелательство: Репнина обещалась прийти, но не явилась; княжна Гагарина не поклонилась — уж не оттого ли, что она невеста бывшего фаворита?

Катерина Долгорукая под пристальным взглядом государыни покрылась красными пятнами. Она уже чувствовала: за ней следят. Не из Тайной ли канцелярии ищейки?

— Ну, шнель! — повысила голос Анна, не сводя тяжёлого взгляда с бывшей государевой невесты. — Умеют ли подданные мои плясать русский танец?

Сколько раз танцевали княжны, графини со своими дворовыми девушками, а тут — как окаменели… На лице Катерины боролись смирение и отчаянная гордыня, к тому же её тошнило. Надо что-то делать! Наталья заметила подбадривающий жест Анны Леопольдовны, которая к ней благоволила, сделала шаг, второй, вынула платочек…

— Нох айн маль! — дала знак музыкантам Анна, и те заиграли.

Взмахнув платочком и согнув тонкий стан, гибкая, словно ива, Наталья поплыла по кругу. За ней последовали Черкасская, Ягужинская, Головина… Сама Анна была весьма искусна в танцах и оттого придирчиво оглядывала княжон и фрейлин. Но Катерина так и не сдвинулась с места. Выждав ещё несколько минут, императрица подошла к Ягужинской — и ударила по щеке! Зала замерла. Попугай у карлицы истошно закричал: «Мак-си, Мак-си!» Танцующие остановились, но Анна крикнула: «Вайтер! Дальше!» — и музыканты с новой силой заиграли. Всё смешалось, танцующие, потеряв ритм, нелепо топтались на месте…

Неведомо что могло бы ещё прийти в голову Анне, но тут кто-то заглянул в залу, сделал знак, и она, шествуя важно, пересекла залу и скрылась за дверью.

Гости пребывали в растерянности. Музыканты играли весёлый немецкий мотивчик.

Анна долго не появлялась. Долгорукие и Голицыны не могли скрыть тревогу: неужто всё рушится? Кто виновник сего злого произволения? Тянулись мучительные минуты, часы…

Хитрая Анна объявила, что в завтрашний день опять будет пир.

Два дня продолжались веселье и… неизвестность по поводу кондиций. Княжнам и графиням, которые «не умеют как надо плясать», Анна велела привести с собой лучших дворовых танцорок и явиться завтра в костюмах и масках, — она желала глядеть русские танцы! «Веселите меня!»

Катерина Долгорукая бросала на «самозванку» ненавидящие взгляды и не могла скрыть горя-досады. Снова выкаблучиваться перед Анной она не собиралась и решила взять с собой танцорку Палашку. Пусть уложит её прекрасные долгоруковские волны на голове так, чтобы выглядели они будто корона, да и пляшет.

Узнав о маскараде и о том, что надобно плясать в присутствии царицы, Пелагея ничуть не смутилась, напротив, пришла в нескрываемое воодушевление. Нашла пышную юбку, сафьяновые черевички, показала княжне маску:

— Ваше сиятельство, эвон что у меня есть!

— Я тебе не сиятельство, а ваше величество! — огрызнулась Катерина. — Откуда сие у тебя?

То была кошачья маска — сероватая, с коричневыми круглыми ушками. Служанка объяснила: мол, Брюсова супруга Маргарита развела целое стадо кошек в Глинках и сделала ту маску…

Во дворце музыканты уже веселили прибывающих гостей. Шествовали неузнаваемые под масками вельможи и дамы. Мелькнула высокая фигура в островерхом колпаке, усеянном то ли бриллиантами, то ли хрусталями, в бархатном камзоле с неведомыми знаками — маска скрывала лицо, торчала только борода. Уж не Брюс ли это? — подумала Катерина, но тот уже скрылся.

Вошла Анна, взмахнула рукой — и оркестр начал новую мелодию. Катерина ущипнула Палашку: иди! Догадливая служанка тут же понеслась по гладкому полу, да так ладно! Оказывается, она ухитрилась сделать из плотного шёлка, похожего на сафьян, черевички, в носки подложить что-то твёрдое — и теперь большими прыжками носилась по зале, кружась и вертясь на одном большом пальце. Пышная юбка задевала гостей, а весёлая физиономия кошки на лице показалась Анне такой занятной, что та даже выпустила из рук мартышку. Палашка носилась и носилась по кругу… Флейта, тамбурин, лютня игриво звенели, а «кошка», чуя свой звёздный час, продолжала танцевать.

— Вундербар, медхен! — негромко сказала Анна, и кончики её пальцев слегка коснулись друг друга. Бросив выразительный взгляд на Бирона, что-то шепнула ему, а вслух добавила: — Нох айнмаль!

Догадливая Палашка взглянула на княжну и снова бросилась делать круги по залу (как сказали бы в XIX веке, «на пуантах»). Катерина готова была лопнуть от злости, в ярости она отдала бы сейчас весь остаток своей жизни, лишь бы оказаться на месте этой немки, — ох, она бы придумала ей месть!

Палашка закончила и хотела тут же выбежать, но — что это? — кто-то поманил её пальцем. Она заметила чалму на голове, торчащие из-под неё длинные уши. Длинноухий спросил, у кого она служит, и велел завтра в полдень явиться к воротам…