(Вы слышали, однажды стрелки прошли врата, а на той стороне глядь — вместо весны — осень... и вместо лета грядет зима. Они все в летней форме... Вранье... нет, правда... такое случилось однажды.) О Диком мире можно сочинить что угодно.

Нельзя сказать, что наука отвернулась от загадочного мира. Нет, ученые по-прежнему проходили через врата. Особенно много было зоологов. «Там должны были сохраниться утерянные виды!» — заявляли ученые. В одночасье решили: «Мы восстановим нашу убогую фауну!» Экспедиции искали утерянные виды. Находили похожие, но другие. Отлавливали великолепные экземпляры, везли через врата. Но животные не хотели жить в нашем мире, погибали. Однажды какой-то умник (счастливчик или проклятый, так и не решили пока) предложил устроить в Диком мире военные учения. Учения незаметно переросли в боевые действия. Но когда уцелевшие вернулись, вдруг обнаружилось, что все происшедшее кажется им всего лишь отличной игрой. Война как игра?

Ученым пришлось перейти на вторые роли. Лаборатории остались только вокруг метеостанций. К тому же никто не гарантировал теперь ученым безопасность. За вратами началась война.

Говорят, любое изобретение рано или поздно находит применение для военных целей.

Так случилось и с вратами. Они стали вратами войны. Воротами Януса, которые открывают, чтобы побряцать оружием. Которые очищают убийц от пролитой крови. Человек по природе агрессивен — считают сторонники инстинктивизма. Современный человек страдает от невозможности потакать своему инстинкту борьбы. Агрессивность накапливается внутри нас статическим электричеством. Чем дольше копятся враждебность и злость, тем ниже падает порог агрессивности, тем легче ярость выплескивается наружу. Агрессию можно направить в нужное русло — на нужного врага. Пусть враг этот условен. «Синие», «красные»... Но у тех, кто остался на этой стороне, кто даже не взглянул на оружие, тоже появился объект для постоянной ненависти — они могут ненавидеть Дикий мир.

Если новый мир порожден войной, войне он и будет принадлежать. Мы не можем уничтожить войну, но врата дают нам уникальный шанс: мы отодвинем кошмар от порога нашего дома.

Изгоним в другой мир. Мы в безопасности, когда другие умирают. Мы давно мечтали об этом. Мечта сбылась.

4

Алена любила гулять по пешеходным зонам вместе с Виктором. Ей нравились мини-базарчики и мини-галереи, кафешки на четыре-пять столиков и театрики на сотню мест взывали с восточной беспардонностью и западной деловитостью: зайди, отведай, удивись! Торговцы здесь дерзки и обидчивы, музыканты — слепы, художники — глухи. Женщины в невероятных нарядах, мужчины с кудрями до плеч, в пончо, джинсах, набедренных повязках. Мир эмпатов, жаждущих общения, для которых каждое неосторожное слово, насмешливый взгляд — ожог и порез. Алена обожала общаться со здешним людом. Здесь звучал особый, птичий язык, жесты казались таинственными, взгляды — многозначительными. Порой клочок бумаги с кляксой в центре казался сокровищем; пронзительный звук, похожий на крик и скрежет одновременно, заставлял замирать сердце. Но такие прогулки возможны были только вместе с Виктором. Без него она не могла и шагу ступить в этом мире. Глохла и слепла.

Виктор делал ее жизнь непредсказуемой. Он мог явиться рано утром с билетами на аэробус, чтобы лететь в Вену на выставку Гойи, которую готовили несколько музеев десять лет и которую непременно (всенепременно даже) надо увидеть!

— Миллионы людей бабочками порхают взад и вперед, — заметила Алена. — Только в отличие от бабочек — бесцельно.

— У нас с тобой есть цель, дорогая! — возразил Виктор.

— Какая?

— Быть непохожими на других. Особенными.

— Значит, я — особенная?

— Конечно!

— Чем же?

— Ты сама знаешь.

— Нет, ты скажи! Скажи! Скажи! — настаивала она.

— А ты подумай.

Ну да, да, особенная дуреха! Ее все касается, все занимает, все волнует. Любая несправедливость злит, любая ложь выводит из себя. Она не бывает равнодушной.

О Господи, неужели это не кончится никогда, и она не повзрослеет даже к тридцати годам? Она стыдилась своей чувствительности. Фильмы она не просто смотрела — она в них влюблялась. По три раза перечитывала книги.

Она подозревала, что и Виктор ей нравился прежде всего потому, что он был портальщиком, то есть почти что актером, человеком из сочиненного мира.

Ну что ж, теперь придется сидеть в кафе одной, скучать и наблюдать за другими, как они смеются, флиртуют, целуются. Как, например, вон тот художник и юная особа с коротко остриженными рыжими волосами. Художник что-то шептал ей на ухо. Ловил губами жемчужную серьгу. Девушка смеялась, откидывая назад голову. Они ушли в мастерскую. Счастливцы.

Надо придумать какую-нибудь страшную месть Виктору. Страшную-престрашную...

Странно: девушка долго не выходит. Может, они занялись там сексом? Это их дело, конечно, но девчонке лет шестнадцать, не больше. Ну, не одиннадцать же, в конце концов. Или?.. Ерунда... малейший признак агрессивности — коммик просигналит, тут же примчатся на помощь виндексы. А если парень сумел заблокировать браслет? Или у него фальшивка, накладка. Десять процентов носит фальшивые комбраслеты. Одни — с определенной целью. Другие — чтобы бросить вызов, показать, что не желают подчиняться системе. Все-таки что-то не так.

Алена поднялась.

«Ты — дура, — сказала себе. — Вот увидишь, ты влезешь в дерьмо». — «Ну и пусть, — ответила весело. — Пусть буду дурой! Лучше быть дурой, чем позволить совершиться гнусности. У меня предчувствие. Проверим, каков из меня эмпат».

Она решительным шагом направилась к мастерской. Выставленные снаружи картины были очень даже ничего, краски так и сверкали. «Гений и злодейство...» А, плевать! Она толкнула дверь.

— Простите, мне понравилась кар... — слова замерли на губах.

Девчонка лежала на полу. Спеленатая клейкой лентой. Голова запрокинута. Рот залеплен. Парень с кем-то говорил по коммику. Обернулся на голос. Глаза расширились. От ярости перекосило лицо.

Он кинулся к ней. Алена попятилась. Палец автоматически вдавил кнопку вызова виндексов на браслете.

Парень ударил ее в лицо. То есть хотел ударить. Она успела увернуться. С визгом кинулась на улицу. Споткнулась, упала. Сшибла картину с подставки. Парень подскочил, ударил ногой.

«Что ты делаешь?! Эй! Стой! Так нельзя!» — К художнику кинулся продавец свирелей. Получил ногой в живот. Алена попыталась подняться. Новый удар сбил ее с ног. Подскочил еще кто-то. Кажется, официант из кафе, вцепился в художника, пытаясь заломить тому руку за спину. Художник вырвался. Бросился бежать.

Тут подоспел патрульный скутер. Один из виндексов опутал арестантским коконом официанта. Второй лишь прицелился, но выпустить кокон не успел — художник выстрелил прежде. Вспыхнул синий диск парализующего поля. Виндекс упал.