— Я, пожалуй, домой поеду…

Верест тихо засмеялся:

— Из морга недавно звонили. Спрашивают, не пора ли ехать за очередным жмуриком?.. Знаешь, Лида, я, конечно, несуеверный…

— Ты отвезешь меня в город?

— Отвезу.

— А капусту?

— Нет. Мы не занимаемся перевозкой овощей.

— Учти, мне придется возвращаться — мама вряд ли оценит такой поворот…

— Ладно, отвезу.

— И компьютер мой, и продукты… Скажи, а ты и вправду начал меня подозревать?

Верест смутился. Я заметила — он слишком часто в моем присутствии стал смущаться. О каком этапе в наших отношениях это, интересно, говорит? О заключительном?

Он поднял голову и взглянул на меня так, словно вот-вот полезет обниматься. По идее, не должен бы (окружение не то), но я на всякий случай отошла. Он совсем расстроился.

— Не принимай близко к сердцу. Затмение…

Ну конечно, понимаю. Он сыщик и обязан проверять все варианты… Немного обидно, но я переживу. В дальнейшем мы почти не разговаривали. И поиски наши ни к чему полезному не приводили. Вышедший из машины Тамбовцев вряд ли стал бы действовать нетрадиционно. Я поставила себя на его место. Вот он выходит из «вольво» — озирается. Никого нет. Нужно спрятать вещицу (очень достойная вещица, раз за нее можно укокошить четверых). Справа — мой забор, за ним береза, ограда дает загиб, за которым скат в гараж. Между скатом и оградой — почти на дороге — площадка для мусора. Территория вроде ничейная, все и тащат сюда свой хлам. Раз в неделю (летом) приходит машина — увозит. Таких площадок в кооперативе с десяток. Нынче не сезон, свалка почти пуста — «бездонное» ведро, корневище сирени (наше хозяйство, полдня корчевали — у мамули старая мигрень открылась, у меня — новые обороты русского языка), мотки ржавой проволоки — Розенфельд набросала, засохшие георгины, жестянки из-под селедки, гнилушки, старые колья, постояловские кастрюли, часы с кукушкой, книги, съеденные мышами… Все это мы уже проверяли. Пролистали. «Капитан Фракасс», «Женщина в белом»… У последней обложку отгрызли… Осмотрели гараж, покопались в траве, пошуршали в трубах, усиливающих конструкцию калитки. Ощупали панели дома — хотя могли и не щупать, Тамбовцев не входил на участок: калитка не бренчала. В дупле березы нашли заплесневелого пупсика (прообраз нынешнего телепузика), потерянного Варюшей лет шесть назад и надлежаще оплаканного. Под грудой досок — ржавую лопату, под лопатой — потерянный мамин секатор. Из рукава полураспавшейся фуфайки извлекли высушенного галчонка, заначенного (и успешно забытого) бродячим котом Разгуляем, и на этом решили закругляться. Осмотрели в буквальном смысле все. Даже те места, где Тамбовцев заведомо не мог оказаться: например, ограду Фаринзонов (оказаться он там мог, легко, но я бы его увидела сверху).

— Не работает твой вариант, — сокрушенно развел руками Верест, — но ты, главное, не расстраивайся. Будем отрабатывать другие версии.

Я подавленно молчала. Нелегко признаться, но ведь действительно — вариант не работал… Странно, я была уверена в нем.

И то сказать, далее сейчас, после получаса безуспешных поисков, я оставалась в нем уверена!

Очевидно, требовались дополнительные проработки.

Боевой «уазик» дрожал под парами, готовый бороздить просторы. Акулов с Ткаченко таскали в него капусту, а я претерпевала агонию. Сидела на сумках и мелко тряслась. Угрюмый Верест бродил вокруг меня по радиусу. Наконец, не выдержав, наплевал на условности, присел передо мной на корточки и сжал мои руки.

— Все, не психуй, будь проще. Завтра я приду к тебе на чашку чая, пустишь?

— Кольцо не забудь снять, — огрызнулась я. — У меня в доме злая мама.

— Я не ношу кольца, — с укором заметил он.

— Откуда я знаю!.. Вот приедешь к жене и сразу напялишь…

Он не обиделся, хотя дело того стоило. Наш содержательный диалог происходил в семь часов вечера, в среду, 10 октября. А двумя часами ранее мой дом подвергся новому паломничеству. Как к святым местам древней Мекки, тянулись ко мне люди. Видно, время заточения у Красноперова окончилось.

Первой ворвалась Сургачева — раскрашенная, в бархатной курточке. Тоже машина под парами ждала.

— Давай, Лидочек, выкладывай, чего нашурудили, чего нет. У Ромки из его окошка не видно ни зги, а так интересно…

Марышев, после бесцеремонного наката на мою невиновность, войти не решался, мелькал в огороде и что-то выпытывал у скучающего Ткаченко. Я без утайки рассказала Сургачевой о наших скромных находках. С откровением поведала о сушеном галчонке в рукаве, о секаторе, лопате, о праотчиме телепузика и «Женщине в белом» — без корочек и на треть съеденной.

— И это все? — вытянула скуластую мордаху Сургачева.

— Как на духу, — поклялась я. — Век воли не видать.

— Ч-черт… — Сургачева щелкнула пальцами. — Чего ж ты нам мозги-то запудрила?.. Ладно, Лидочек, целую, пока, некогда нам. Домой хочется — жуть… Позвоню.

И умчалась, оставив в воздухе тонкий газовый след. Оборвав диалог с Ткаченко, Марышев унесся за ней в кильватере. Я высунула нос из двери, чтобы спросить у Ткаченко, куда, черт возьми, подевался капитан Верест, но, очевидно, сделала это не в добрый час. Постоялов от своего рукомойника поманил меня пальчиком. Он тоже был одет не по-дачному. Вздохнув, я слезла с крыльца и побрела через свежевыдранную свеклу.

— Ну и как оно, Лидия Сергеевна? — почему-то шепотом поинтересовался сосед. — Рассказывайте.

Я бесстрастно повторила про секатор, лопату и маленького галчонка. Поклялась на своем подсолнухе и выразила твердую уверенность, что отныне детективы буду разгадывать только на бумаге.

Постоялов озабоченно покачал головой: мол, надо же, опять проблемы. Ну никак не хочет наше дело шагать вперед.

— Не расстраивайтесь, Лидия Сергеевна, — улыбнулся он улыбкой верного друга. — Вам-то, по крупному счету, какая разница? Пусть милиция думает — им за это деньги платят. А нам пора — укатимся отсюда, как колобки, Лидия Сергеевна… Вы уж простите меня, если позволил себе бросить на вас тень подозрения. Это массовое помешательство, согласитесь — сидеть и топить ближнего, лишь бы самому не досталось. Ей-богу, страшно стало… Поверьте, мне бы и в голову не пришло подозревать вас в таких бесчинствах…

Лицемерит, подумала я. В моей невиновности он может быть уверен только в одном случае — если сам учинил это паскудство…

А потом на мой участок прокрался Ромка Красноперов. Мягко ступая, прикусив губу, на цыпочках прошел мимо хмеля (Ткаченко в этот момент чего-то делал, стоя к нему спиной) и походкой воришки поднялся на крыльцо. Явно рассчитывал на блицкриг. Когда его хитрый нос сунулся ко мне на кухню, я стояла подперев бока и испепеляла его взглядом.