— А куда она денется, мама?

— Тебя никто не обидел?

— Меня?!.. Обидел?!..

Изумление я изобразила грамотно. Оно и спасло меня от дальнейших разбирательств. Кофе я пила уже в своей комнате, у окна, в тоске зеленой. Там-то и началось. Наши окна выходят на главную артерию города — машин прорва, гудят, обгоняют, никакой дисциплины. Но Бронькин голубой «кефир» я вычислила еще за светофором у Дома офицеров. Манера езды у нее особенная. Гонит даже там, где пьяный «новый русский» поедет не спеша. Вереща сигналом, пронеслась поворот, покрутила бампером под носом у элегантного «кадиллака», показала средний палец подрезанному ею джипу и влетела на парковку, предназначенную для машин банка. Ее там знают, не рыпаются. Тяжеловато ворочаясь, вылезла из машины. В пешем виде Бронька Хатынская, конечно, не Клава Шиффер. До пояса еще ничего (за рулем особенно эффектно), но ниже — широковато. На грушу похоже. Но Броньке собственные формы далеко до форточки, она себя любит в любом месте. И мужчины ее любят — потому что у Броньки недостаток один — бедра, а достоинств такая масса, что за ними бедра уже не видны.

Предчувствуя бурные полчаса общения, я поплелась открывать дверь. Она ворвалась как цунами. Бегло поздоровалась с мамой и потащила меня в мою комнату.

— Ты что, офонарела, Лидка? А ну живо раскалывайся, что случилось. Ты меня до инфаркта доведешь…

Она опять сменила имидж. Нет на Броньку управы. В этом октябре Хатынская предстала публике желто-рыжей (надо объяснить Варюшке, кто такой Рыжий Ап), в облегающей водолазке с цыганскими бусами и красной юбке, полнящей ее бедра еще как минимум вдвое. Простая у нас девушка Бронька.

— Тихо, — сказала я, прикладывая палец к губам. — Чего ты орешь как бешеная? У меня мама не в теме…

Отвела ее к окну и там все рассказала. Все-все, у меня от Броньки секретов нет. От первой ночи изложила до последней, без щекочущих душу нюансов, но со всеми фактами. Она слушала разинув рот, периодически выдыхая из себя: «Ну ни хрена себе сюжетец…» И даже лоб мой потрогала — не температурю ли.

— А с романом у тебя как? — спросила она, когда я закончила.

Я показала ей сведенные колечком большой и указательный пальцы.

— В смысле «о'кей»? — не поняла Бронька.

— В смысле «никак», — вздохнула я.

— Так вот же тебе новый роман! — вскричала Бронька. — Не надо напрягаться и выдумывать… Ну концовку там приделаешь какую-нибудь…

Интересно какую? Я невольно задумалась, а Бронька тем часом стала излагать свое видение моей ситуации. Ночь на вторник она пролежала в постели ни жива ни мертва. Интуиция подсказывала, что я не спятила. Как ни странно, но сообщение Вересту приняли очень быстро и даже поблагодарили. Вновь набрать мой номер она не решалась — руки тряслись. Неожиданно для себя Бронька отключилась, а разбудил ее в пять утра телефон. Звонивший извинился и, представившись капитаном из убойного отдела Верестом, поинтересовался, не она ли звонила по «02» от имени и по поручению Косичкиной. «Так точно, — подтвердила Бронька. — А как вы узнали?» «А очень просто, — ответил Верест. — Я звоню с ее мобильника, в куртке нашел, сама она спит рядом — у нее выдалась чертовски непростая ночь. А данный номер — последний входящий звонок, оставшийся в памяти телефона». В двух словах прояснив ситуацию, Верест уверил, что объект под защитой и волноваться не стоит. Голос внушил Броньке уважение. Поэтому во вторник она больше не звонила. В среду абонент оказался «временно недоступен» (я вырубила его, к чертям собачьим), а к вечеру опять позвонил Верест и доверительно сообщил, что объект направляется домой и нуждается в солидной психологической поддержке.

С полным кошельком этой поддержки Бронька и прикатила.

— Пойдем, Лидок, возьмем бутылочку доброго мартини и культурно назюзюкаемся. Я тут вычислила новый кабачок у «Золотых куполов»…

Вообще-то Бронька трудится рецензентом. На дому. То есть за три с половиной тысячи родных и деревянных читает всякую лабуду, присылаемую в издательство «Сезам». Однако я никогда не замечала, чтобы она жила на зарплату.

— Так ты же за рулем, — удивилась я.

— А кто меня остановит? — удивилась Бронька. — Ты же знаешь — после двухсот мартини у меня обостряется зрение, а после трехсот я машинально сбрасываю скорость.

— Спасибо, Бронька, — поблагодарила я, — но пока не получится. Мне нужно обдумать сложившуюся ситуацию. С книгой — раз, с личной жизнью — два, с опасностью для последней — три.

— Хорошо, — понимающе согласилась Бронька, — только не грузи себя выше меры… А знаешь, — с какой-то мечтательной улыбкой подсластила она мою горечь, — у капитана Вереста очень недурственный голос. Если он и в остальном такой же, то я тебе завидую — ты идешь верною дорогой, — и, покачивая привесом ниже талии, гордо удалилась.

От таких сладостей во мне опять взревела ностальгия. Смывать ее пришлось контрастным душем — на удивление маме. К счастью, нашу с Бронькой беседу она не слышала — когда идет очередная серия «Земли любви» (даже утренняя повторная), происходящее в доме становится несущественным.

Звонить в редакцию я пока не хотела. Не с чем. Выслушивать брюзжания главреда (главного вредины) Рубиковича? В идее Хатынской, высказанной с паром из ноздрей, имелось здравое зерно: не резон придумывать, когда все уже придумано. Пойманный преступник вряд ли потребует часть авторского гонорара, а непойманный — наверняка. Вот только кого сделать главным злодеем? Красноперова? Постоялова?..

Или раскрыть преступление?

День проходил, как и большинство дней в нашей жизни, бездарно. Самочувствие незначительно улучшилось. Но появилась усталость — ниже колен. Известив маманю о небольшом сон-часе — часика на четыре, — я улеглась на диван и завернулась в плед. На даче кровать была несравнимо мягче… Опять зазвучали ностальгические мотивы, перетекающие в дачный триллер, воспоминания о котором в свою очередь принялись ожесточать мое стремление найти (а не назначить) преступника. В этом был и личный мотив — вовсе не факт, что с переменой места проживания я перестану быть объектом охоты.

Я пыталась проиграть все от начала — первая ночь, утро… и мне показалось, я опять уцепилась за какую-то «малозначительную» деталь. Дай-то бог… Но замелькали события второй ночи — с перекошенными лицами мертвецов, и деталька стремглав улетучилась. Ага, теперь я поняла, где ее искать. Но дальше понимания дело не шло. Концентрация и отключение чувств не помогали. Озарение как муза: не успел поймать — извини, другой поймает… А потом и вовсе навалились внешние раздражители. Сначала мама заглянула, посоветовала разобрать диван: «самой же неудобно в зажиме-то лежать». Я что-то пробубнила и уткнулась в подушку — невозможно убедить человека в целесообразности удобства, если он уже два десятилетия поступает «неудобно».

Потом пришел сантехник, вызванный мамой еще в третьем квартале. Истошно взвыла Липучка — лапу ей, видишь ли, отдавили… Сантехник протопал аккурат в мою комнату — к батарее. Трезвый и злой. Я по стеночке слиняла в ванную — у этого «трезвяка» была типичная рожа наемного убийцы. «Не-е, хозяйка, — слышала я приглушенный прокуренный бас, — не получится заварить. Тут сварки-то — капнуть надо, не повезем мы с Лехой аппарат. Ты, хозяйка, хлебным мякишем залепи. Или мисочку подставь. Чего? Триста, говоришь?.. Тут подумать надо. Какое у нас сегодня число?..»