Я замечаю старенькую машину Джека, взбирающуюся вверх по холму, и тушу сигарету о ствол дерева. Пол смотрит на машину, потом переводит удивленный взгляд на меня.

– Заткнись! – предупреждаю я и направляюсь вниз к машине.

Джек везет меня в парк Глиб. Знаю, мне не следует появляться в общественных местах, но не могу отказать. Я почти забыла, какой он высокий. Я едва достаю ему до плеча. Мы покупаем кофе и какие-то пирожные в кафе неподалеку и устраиваемся на траве. Джек сидит, поджав ноги по-турецки, и выглядит почти комично, словно его ноги слишком длинные и он не знает, что с ними делать. Мне хочется прильнуть к нему, но я держусь. Нужно, чтобы он почувствовал, что должен заслужить это.

Сегодня чудесный солнечный осенний день. Дети смеются и визжат на игровой площадке, подбрасывают охапки оранжевых листьев. На скамейках по краям площадки сидят матери, некоторые беседуют друг с другом, другие невозмутимо наблюдают за своими детьми. Несколько служащих выбрались на поздний ланч – склонившись над документами, поедают сэндвичи, завернутые в пищевую пленку. Я закрываю глаза и пытаюсь насладиться моментом; сливочностью моего латте и кисло-сладким вкусом малины и заварным кремом пирожного. Теплом в воздухе и запахом древесины и скошенной травы. Открываю глаза и вижу, что Джек пристально смотрит на меня. Я не заметила, что глаза у него замечательного зеленого оттенка, с маленькими золотыми точками по краям. Они правда очень красивые. Честно говоря, все в нем очень привлекательное. Худые, но сильные руки.

Его растрепанные волосы. Эта глуповатая улыбка. Если бы я была собой, то, наверное, уже поцеловала бы его. Но сейчас я Бек и не могу забывать настоящую причину, почему я здесь с ним.

– Так ты уже простил Лиззи? – спрашиваю я.

– Думаю, да. Сама знаешь, на нее сложно сердиться.

– Ага.

Я молчу несколько секунд.

– Вообще-то, – говорю я взволнованным голосом, – я хотела спросить кое-что о ней, но не хочу ставить тебя в неловкое положение.

– Можешь спрашивать. В чем дело? – Он внимательно смотрит на меня, склонив голову набок.

– Просто… Когда мы встречались на днях, у меня возникло странное ощущение. Словно… я не знаю, словно она злилась на меня или типа того. Просто это было… – Я умолкаю и смотрю на землю. Тяжело лгать этим прекрасным глазам.

– Что просто?

– Извини. Мне не следует говорить с тобой о ней. Это не честно.

– Бек, – он слегка толкает меня в плечо, – просто скажи, о чем ты думаешь. Возможно, я смогу помочь.

– Я была так счастлива ее увидеть, но мне показалось, что она не испытывала того же. У меня было ощущение, что она тестирует меня, проверяет, что ли. Как будто не верит, что это действительно я. Меня это расстроило.

Никогда не помешает вызвать немного жалости к себе. Джек грустно смотрит на меня и сжимает мое колено, ладонь у него широкая и теплая. Потом убирает руку, а мне так хотелось бы, чтобы оставил. Он отвечает не сразу.

– Когда ты исчезла, Лиззи было очень тяжело, – наконец произносит он. – Все воспринимали ее как лучшую подругу пропавшей девушки. Людям было или неловко говорить с ней, или они просто выуживали у нее информацию о тебе.

– Это ужасно.

– Я знаю. Наверное, это просто изменило ее. Не знаю, рассказала ли она тебе, но сейчас она очень успешна.

– Нет, не говорила, – тихо отвечаю я.

– Да. Я очень горжусь ею. Она поднялась по карьерной лестнице на госслужбе. Кажется, некоторые родители ваших одноклассников сейчас у нее в подчинении. Все это взимосвязано. Тогда она была очень одинока. На несколько лет ушла в себя и полностью сконцентрировалась на учебе.

Я не знаю, что сказать. Он смотрит куда-то перед собой, взгляд туманный, задумчивый. Мой план дает обратный эффект; мне нужно заполучить Джека на свою сторону. Я жду, что он продолжит. Если я сейчас переведу разговор на себя, то буду выглядеть эгоисткой. Легкий ветерок колышет молодые зеленые насаждения, нагибая их тонкие стебли.

– От отца тоже никакой помощи, – продолжает он. – Он так пристыдил Лиззи, что ее не было дома, когда ты пришла в тот день… ну, ты знаешь. Все твердил, что наверняка ты просто сбежала. Это заставило ее чувствовать себя виноватой, словно она могла предотвратить случившееся.

– То, что произошло со мной, невозможно было предотвратить, – вставляю я, чувствуя удобный момент.

Его взгляд проясняется.

– Черт. Прости, Бек.

– Ничего, я сама начала. Рада, что теперь я знаю. Бедная Лиззи. Наверняка это было ужасно.

– Ты такая бескорыстная, – говорит он с мягкой улыбкой. – Да, ей было нелегко. Но это не твоя вина.

– Все равно я чувствую себя ужасно, – подыгрываю я.

– Нет, не надо. Лиззи не должна винить тебя. Это смешно.

– Может, поговоришь с ней?

– Без проблем.

– Спасибо, – говорю я, накрывая его руку на траве своей. Он смотрит на руку, потом на меня и улыбается. Обычно, если людей легко надуть, я считаю их слабаками. Даже идиотами. Но по какой-то причине Джек стал нравиться мне еще больше.

– А на тебя она почему злится?

Он вздыхает.

– Она считает, что я лезу туда, куда не следует.

Сейчас я по-настоящему заинтригована.

– И что же это? – наседаю я, пытаясь разговорить его.

– Я покажу тебе, – говорит Джек, поднимаясь и отряхивая джинсы.

Мы подъезжаем к дому Джека, входим внутрь, и я поднимаюсь вслед за ним по лестнице, сокрушаясь, что на мне детское нижнее белье Бек. Это современный и большой дом, намного больше, чем у Бек, и почти такой же просторный, какой был у меня в Перте. Спальня Джека немного неряшливая, но теплая и солнечная. В центре стоит кровать, есть стол и компьютер, весь обклеенный стикерами-закладками. К стене прислонена стопка картонных досок. Глядя в окно, я замечаю блестяще-голубой овал воды. Бассейн.

– Не осуждай меня за то, что я все еще живу дома! – просит он. – Я съезжал ненадолго, но потом у меня…

– Я и не осуждаю, – обрываю его.

– По крайней мере, я перерос увлечение металлом, верно?

– Да, это настоящее облегчение. – Я помню, как сама слушала такую музыку.

Джек замечает, что я рассматриваю картинки на картонных досках. Это детские рисунки, увеличенные до размера постеров.

– Их нарисовали дети, которые живут в австралийских лагерях для беженцев. Сотрудник организации «Спасем детей» тайно вынес рисунки, прежде чем доступ туда запретили, – объясняет он. – Мы сделали из них плакаты для демонстрации, в которой я тоже участвовал несколько месяцев назад.

Я листаю картинки. Простые детские рисунки, большие грустные лица и слезы на щеках. Они поместили себя в клетки. На одном рисунке – гигантское солнце с дьявольским лицом. На другом – мужчина под деревом. Я не сразу понимаю, что он повесился. «Мелика, 6» написано в углу.