Однако я снова отвлекся. Ты, дорогой Томас, знаешь мою привычку прогуливаться перед сном, хоть доктора и прописали мне покой. Преклонный возраст указывает мне на многие мои слабости, но я все равно пребываю в твердой уверенности, что тренировка суставов и мышц полезна в любом возрасте! Что и тебе настоятельно советую…

Итак, Томас, я опять отвлекся. Ты знаешь, у нас на юге, где осело после разорения мое семейство, темнеет быстро. Вчера я зашел несколько дальше обычного — ночь была чистая, и я не удержался от соблазна прогуляться до озера у мельницы, дабы там насладиться сиянием звезд в полной мере, добавив его к сиянию воды. Верно, было уже за полночь, когда я повернул домой, заранее ужасаясь ожидавшей меня бессоннице и все же надеясь на ее избавление после столь длительной и утомительной прогулки. Представь себе мое удивление и страх, когда в темноте из-за мельницы выступила неясная мужская фигура. Я уже готов был защищаться своей тростью, уповая на уважение к своим сединам более, чем на свою ловкость, когда фигура вдруг заговорила, и в ее голосе я не расслышал прямой угрозы.

— Герцог Градесте, я полагаю? — спросили меня.

— Именно так, хоть замка Градестерн уже давно не существует, — ответил я, стараясь сохранить достоинство. — Но раз уж вы знаете мое имя, сударь, то постарайтесь представиться сами и выйти на свет, так как пока что ваше поведение не достойно беседы!

Говорящий повиновался, и представь только, дорогой Томас, мой ужас и удивление, когда я увидел своего брата Оскара! Но это было еще не главным! Да, мы не видели его тела, хоть наши враги и потрясали трупами защитников Градестерна, и считали его погибшим. Можно было предположить, что он пропал без вести во время осады и страшной бойни, что учинили лорд Ланкарт и его войска по приказу нашего августейшего дядюшки. Но ему сейчас в любом случае должно было бы быть не менее семидесяти лет! Но тот человек, что стоял передо мной, годился мне в сыновья или даже внуки — и все же это был он!

— Оскар?! — спросил я ослабевшим голосом, не веря своим глазам. Мой брат кивнул. — Как?..

Но он прервал меня:

— Где Изабель?

Со скорбью в голосе и душе мне пришлось поведать ему историю нашей набожной сестры, что ушла в монахини, чтобы отмаливать наш род и просить у Всевышнего прощения за все горести и реки крови, что пролили мы, пытаясь спастись. Слезы, выступившие у меня на глазах, были искренними — ты знаешь, Томас, как я любил нашу малютку Изабель! Думаю, что и тебе сейчас больно вспоминать ее, но не грусти по ней, мой друг, — хоть ей и не пришлось стать хозяйкой Тревесхолла, душа ее нашла успокоение в молитве, а тело, думаю, в земле. Я верю, что на небесах она у престола Всевышнего, и Его свет изливается на нее, радуя, а она следит за нашими делами…

Все это я пересказал Оскару. Хотя глаза мои говорили мне ясно, что передо мной мой младший брат, я все же не мог поверить им и скорее подумал бы, что повредился в уме. Однако уши мои также говорили, что я слышу голос, принадлежащий моему брату Оскару. Хотя, должен признать, голос его несколько изменился, приобретя более низкие и грубые нотки.

Итак, все то же я повторил Оскару. Ужасное рычание вырвалось из его груди, повергнув меня в ужас и заставив вспомнить тот трепет, что я испытывал в юности. Узнав только, что Изабель отправилась на исповедь к инквизитору, мой брат стремительно удалился, так и не ответив ни на один из моих вопросов.

Ах, Томас, скажи, возможно ли такое или мой разум все же покинул мое усталое немощное тело, так и не узнавшее ни огня любви, ни пьянящей радости победы? Жду с нетерпением твоего ответа, ибо твое мнение, как и прежде, весьма важно для меня.

Остаюсь твой как и прежде,

любящий и преданный друг

Освальд, герцог Градесте…

Милая, дражайшая Изабель!

Молю тебя — подожди! Не обращайся к Великому инквизитору и выслушай то, что я хочу сказать тебе. То, что произошло, — не печать дьявола и не проклятие, но благословение Божье и дар Его, коим должно воспользоваться во славу Его. Только подумай, сколь много могла бы ты сделать для слабых и обиженных, для тех, кому душа твоя всегда была открыта. Поверь мне, я уже живу так, и жизнь эта, совсем иная, многому научила меня. Она дарована нам свыше, и она прекрасна!

О милая, любимая моя Изабель, дождись хотя бы моего приезда, дай обнять и поговорить с тобой. Уверен, перо и бумага не могут передать всего того, что может живой разговор двух людей, тем более столь близких, как мы с тобой! Если только ты любишь меня если только осталась в тебе хоть капля той привязанности, что связывала нас все эти годы, — дождись меня. Я спешу, как могу, обгоняя любые кареты и останавливаясь только затем, чтобы написать тебе письмо, и снова двигаюсь в путь. Быть может, я буду у тебя даже раньше, чем ты прочтешь эти строки.

Милая, милая Изабель, послушай меня, умоляю тебя! И если только мои доводы покажутся тебе неубедительными, а предстоящая жизнь — неправедной, я сам провожу тебя к инквизитору, как бы горько ни было мне на сердце.

Вечно твой любящий брат

Оскар

Вот уже две недели, как со мной занимался Оскар. Точнее, должен был заниматься — большую часть времени он проводил на сменах, которые теперь, кажется, стали и вовсе круглосуточными. За это время у меня было от силы пять тренировок. Все, правда, оказалось проще, чем можно было ожидать, — в присутствии Оскара найти точку гармонии и остановить трансформацию было совсем несложно, — но все равно мне нужно было практиковаться, а дома я этим заниматься не могла. К тому же максимум через месяц меня ждало распределение.

Если раньше я не замечала дней, видя только дом, зал и кресло машины, то теперь дни тянулись бесконечно. В город пришла незваная оттепель, выражающаяся в грязи под ногами и проливных дождях. Я часами сидела на широком подоконнике окна и просто смотрела на простирающийся внизу Невский. Вечно запруженный и спешащий, сейчас он стал каким-то отстраненным и неприветливым, будто и не был моей любимой улицей. Все от меня отвернулись…

Сама не понимая как, я осталась совсем одна. Лисички теперь постоянно пропадали на работе — той, к которой меня все еще не подпускали! — вместе с Оскаром. Шеф, наверное, тоже был занят. Во всяком случае, мне как-то неудобно было просто приехать в НИИД и проверить, что он делает и не угостит ли чашечкой кофе, как всегда. Я даже стала скучать по Жанне — теперь, когда нам было нечего делить, я взглянула на нее по-другому.

Я долго сидела в темноте у окна и смотрела, как сумерки поглощают город. Метр за метром. Все вокруг стало серым, фонари начали раскаляться, осыпая все вокруг еще бледным оранжевым светом. В воздухе висела влага, собираясь пролиться на город поздним осенним дождем. Город казался каким-то призрачным, двойственным — и дневным, и ночным, будто один проступал через другой. Это было красиво и жутко одновременно.

Завернувшись в темно-зеленый плед, я прижалась лбом к стеклу и старалась не думать, что в сумке у меня все еще лежит пачка сигарет. Еще несколько минут я сопротивлялась, а потом плюнула — ну кто узнает?