Сент-Клэр все еще здесь.

Мне хочется удавить его отца. Его родители живут раздельно уже много лет, но отец все равно не дает матери развода. У него любовницы в Париже и в Лондоне, а Сьюзан живет одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец приезжает и остается на пару ночей. Демонстрирует, кто здесь хозяин, чтобы сохранить контроль над ситуацией. А затем снова уезжает.

И вот теперь он ухаживает за женой один, пока Сент-Клэр страдает в шести тысячах миль от матери. При мысли об этой ситуации мне так дурно, что я не могу думать об этом. Несложно догадаться, почему Сент-Клэр сам не свой последние несколько недель. Он забил на учебу, и оценки снизились. Он больше не ходит завтракать в столовую и всегда обедает с Элли. Не считая занятий и ланча, когда он сидит рядом, будто мраморная статуя, мы видимся только по утрам – я бужу его в школу. Мы с Мередит делаем это по очереди. Если не постучать ему в дверь, он вообще не выйдет.

Дверь кондитерской открывается, и в зал врывается холодный ветер. Люстра подрагивает, словно желе.

– Я чувствую себя такой беспомощной, – вздыхаю я. – Если бы я только могла что-нибудь сделать.

Мер вздрагивает и трет друг об дружку ладони. Сегодня на ней чудесные стеклянные кольца. Напоминают сахарную вату.

– Знаю. Я тоже. До сих пор не могу поверить, что его отец запретил ему прилететь к матери на День благодарения.

– Не разрешил? – Я потрясена. – Когда это произошло?

И почему Мер об этом знает, а я – нет?

– Когда его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал, что директриса позвонила его отцу, поскольку ее беспокоило состояние Этьена, и, вместо того чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клэр никуда не полетит, пока не научится вести себя более ответственно.

– Но он никак не сможет сосредоточиться на чем-либо до тех пор, пока не увидит мать! И она нуждается в сыне, нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!

– Это так типично для его отца – использовать любую ситуацию против сына.

Меня вновь начинает снедать любопытство.

– Ты когда-нибудь его видела? Его отца?

Я знаю, что он живет где-то недалеко от нашей школы, но никогда его не видела. И Сент-Клэр, конечно, не держит его фотографию в рамочке.

– Да, – осторожно говорит Мер. – Видела.

– И?

– Он был… милым.

– МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот человек – монстр!

– Знаю, знаю, но у него безупречные манеры. Он постоянно улыбается. Весьма приятный мужчина. – Мер внезапно меняет тему: – Как ты думаешь, может, это Джош плохо влияет на Сент-Клэра?

– Джош? Нет. Хотя возможно. Не знаю. Нет. – Я качаю головой. Очередь продвигается вперед. Мы уже почти дошли до витрины. Впереди виднеются золотистый край тарт татена[27] и кусочек шоколадно-малинового гато.

Сначала местная еда казалась мне чересчур изощренной, но спустя три месяца я наконец поняла, почему французы гордятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане длится часами, а не укладывается в несколько минут. Это так непохоже на Америку. Парижане каждый день ходят на рынки за свежими фруктами и овощами, заглядывают в специализированные магазинчики, чтобы купить сыр, рыбу, мясо, домашнюю птицу и вино. Ну и конечно, в кондитерские.

Больше всего я люблю кондитерские.

– Просто Джош как будто убеждает Сент-Клэра в том, что это нормально – забивать на школу, – продолжает наседать Мер. – Я постоянно чувствую себя плохим полицейским. «Вставай. Пора в школу. Ты сделал домашнюю работу?» Понимаешь? А с Джошем все просто: «Да фиг с ним, дружище. Плюнь».

– Да, но не думаю, что он прямо предлагает Сент-Клэру забить на учебу. Просто понимает, что Сент-Клэру сейчас не до того.

Мне немного неловко. Уж лучше бы Джош поддерживал друга, подавая более положительный пример.

Мер открывает рот, чтобы возразить, но я ее перебиваю:

– Как футбол?

– Футбол, – мечтательно произносит девушка, и лицо ее освещается внутренним светом.

Месяц назад Мередит присоединилась к местной девчоночьей команде и теперь тренируется почти каждый день. Всю дорогу до витрины она заваливает меня рассказами о своих последних приключениях на тренировках. Витрина мерцает аккуратными рядами лимонных пирожных; ноздреватых шоколадных кексов; карамельных эклеров, напоминающих балетные туфельки; красных фруктовых пирогов с лесной земляникой, присыпанной сахарной пудрой.

И конечно, макарон.

Длинные ряды макарон на любой вкус и цвет. Изумрудно-зеленые, розово-красные и солнечно-желтые. Пока Мер размышляет над тем, какое пирожное выбрать, я беру шесть. Розовое. Черносмородиновое. Оранжевое. Инжирное. Фисташковое. Фиолетовое.

А потом я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и все. Умереть мне на месте. Хочется залезть на прилавок и слизывать ароматную начинку до тех пор, пока больше не смогу дышать. Я настолько замечталась, что даже не слышу, как кто-то ко мне обращается.

– А?

Я оборачиваюсь и вижу солидного джентльмена с бассет-хаундом. Он с улыбкой показывает на мою полосатую коробку. Мужчина кажется знакомым. Клянусь, что уже где-то его видела. Он говорит на прекрасном французском.

Я развожу руками и пожимаю плечами:

– Же не парль па…

Я не говорю…

Мужчина начинает говорить медленнее, но я все равно не понимаю.

– Мер! Помоги! Мер!

Подруга приходит на помощь. Она болтает с мужчиной целую минуту. Глаза мужчины сияют, пока Мер не произносит фразу, от которой незнакомец ахает.

– Се не па посибл!

Чтобы понять эту фразу, не нужно знать язык. «О нет!» я узнаю на любом языке. Незнакомец окидывает меня грустным взглядом и прощается с Мер. Я тоже говорю «до свидания». Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости – подруга выбрала мильфей, слоеное пирожное с заварным кремом, – и выходим из магазина.

– Кто это был? Чего он хотел? О чем вы говорили?

– Ты его не узнала? – с удивлением спрашивает Мер. – Это управляющий театром на ру дез Эколь.

Такой маленький, с красно-белыми огоньками. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.

Мы проходим сквозь стаю голубей, которых, похоже, совершенно не волнует, что мы можем на них наступить. Они квохчут, бьют крыльями, взлетают и сталкиваются в воздухе.

– Пуса?

– Бассет-хаунда.

Красная лампочка в голове выключается. Конечно же я их видела.

– Но что он хотел?