– Спаси меня, не хочу, спаси, помоги мне!

– Я не могу тебе помочь.

Борун стиснул голову в ладонях и завыл. Змей странно – с оттенком жалости и чуть озадаченно – смотрел на коленопреклоненного человека, скорчившегося перед ним на полу. То был первый и последний раз, когда Борун, взгляни он в лицо пращура, мог бы прочитать по нему, о чем тот думает. Но он не смотрел. Он, обезумев, вжимал кулаки в зажмуренные глаза, и багрово-черные сполохи заволакивали картину посмертного восхождения. А таинственное существо думало об очень простой вещи – что у него, вообще говоря, довольно-таки недалекий потомок.

– Я... я не могу тебе помочь... – вкрадчивым эхом прозвучал голос, змеей вполз прямо в голову Боруна.

И он вскинулся в безумной надежде – мокрый, больной, растерзанный.

– Кто? Кто может?

– Кто, как не ты? – ощерилась в нежной улыбке пасть. – Мой драгоценный, единственный мальчик! Есть, пожалуй, один способ... Кром!

Кром мгновенно возник из ниоткуда, только промчался через покои злой порыв сквозняка да хлопнула пробка некой незримой бутылки, откупоренной, должно быть, рукою великана. Впрочем, судя по туалету Крома, прибыл он вовсе не из ниоткуда, а прямиком с попойки, где как раз собирался перейти от возлияний к плотским радостям иного рода. С раздражением сдернув со спинки кресла парадный плащ Боруна, Кром завернулся в царственный шелк, прикрыв изгаженное вином и жиром исподнее.

– Ненавижу, когда ты вот так меня выдергиваешь!

– Цыц, парень, – добродушно пристрожил ящер, и царь воров и актеров моментально притих. – Борунчик, умница, решил попытать счастья. Обучи его. Да смотри, честно учи, не таи секретов. А то я тебе, милый ты мой, эти секреты, знаешь...

– Знаю, знаю, – буркнул Кром. – Научу. На точку работать, конечно, не поставлю, но простака любого облапошит.

Он задрал полу плаща грязной рукой, пошерудил в заднем кармане штанов и властным жестом призвал Боруна.

– Ну, пентюх городской, смотри.

Борун посмотрел. Три глиняные стопки донышками кверху стояли рядком на столе. Самые обыкновенные, грошовые, наспех слепленные. Одинаковые, на крайней правой щербинка. В руке Крома, загадочным образом переставшей трястись, возник, словно из воздуха, неприметный зеленоватый шарик. Ластясь, промелькнул между пальцами, источавшими, удивился Борун, нежность и силу. Исчез, вновь родился в теплом углублении ладони. И скользнул на столешницу. Разбойничьи руки коснулись стопок, и те пришли в движение, закружились в колдовском хороводе.

– Кручу-верчу, – отрешенно прикрыв глаза, забормотал Кром неведомое заклинание. – Кручу-верчу, запутать хочу... Приметил, где бусина?

Борун уверенно ткнул в среднюю стопку. Он отлично видел, как шарик поднырнул под нее мгновение назад.

Двое напротив него расхохотались: человек сиплым с перепою басом, зверек тоненько, дробно, с присвистом. Кром тычком опрокинул стопку. Пусто!

– Как это?..

– Объясняю...

Борун смотрел на ограду, золотые прутья которой сами собой светились в темноте. Собственно, они не были золотыми, но никакое другое слово тут не подходило, а из чего они были на самом деле, не ведал, пожалуй, никто. Ограда была особенная. Непростая ограда, колдовской барьер, охраняющий не хоромы свихнувшегося от шальных денег купчины, а нечто куда более ценное. И темнота была особенная. Борун и не представлял, что здесь, в самом центре огромного суетного города, может быть такая полная, такая глухая тьма. И не было вокруг ничего больше – ни кольца пышных, как дворцы, канцелярий, ни улиц за ними, неугомонных богатых улиц, залитых светом из окон настоящих дворцов родовой знати и нуворишей. А может, лишь сегодня выдалась такая ночь? Непростая ночь. Ночь, когда он, Борун, переиграет порядок мира. Он повернул голову. Светящийся частокол убегал вдаль плавной дугой, постепенно растворяясь в неверном мерцании. Словно трепетали, туго натянутые между тьмой неба и тьмой земли, золотые струны, только что покинутые пальцами Судьбы, и послевкусие звука еще висело в воздухе и таяло, таяло...

– Подойди.

Борун сделал шаг к ограде.

– Ближе, еще ближе. Смелее!

Зверек, кутавшийся поверх плаща в собственные морщинистые крылья, сейчас больше всего напоминал не хорька и не ящерицу, а гигантского нетопыря. Он тоже светился, но совсем слабо, как болотный гриб, скользкий от зеленоватой слизи. Только глаза и зубы горели ярким живым огнем. Кром был возвращен в объятия очередной шлюхи, и сюда, на площадь Дома вердиктов, они перенеслись вдвоем. Казалось, их и осталось-то лишь двое на весь мир – двое существ, одно из которых даже не было человеком. Борун поежился под пристальным взглядом своего наставника, неохотно протянул руку к ограде и тут же отдернул, едва ее таинственное свечение коснулось кончиков пальцев.

Предок нетерпеливо заклекотал:

– Давай, давай, давай же!

– Давай, значит? – Борун развернулся к подстрекателю. – А сам-то что? Твердишь, безопасно это, а люди-то иное толкуют. Все знают, прикоснуться к ограде – смерть, не то что преодолеть ее! Вот и прикоснись, докажи мне!

Из темноты донеслось презрительное фырканье.

– Докажи-и! Да что я с тобой валандаюсь? Мне, что ли, к мертвецам на рассвете идти?

И зеленоватый контур решительно двинулся прочь. Борун ринулся следом. Впервые в жизни, с самого своего нерадостного одинокого младенчества, он почувствовал себя ребенком, страшащимся потеряться в темноте.

– Нет-нет, я готов! Я... я сделаю. – Он почти плакал. – Только боязно!

– Боязно! – передразнил пращур. – Огненный страж, помнишь? Ладно, – смягчился он. – Ты пойми, дурья твоя башка, колдовство эта ограда, просто колдовство и ничего больше.

– Ну... – неуверенно выдохнул Борун, не понимая, к чему тот клонит.

– Ну! А в тебе колдовской природы ни на грош. Чужда она тебе, не подействует на тебя колдовская сила. Для тебя ограда эта заклятая – просто красивый забор. И ничего больше.

Дед стремительно развернулся, полыхнул на Боруна оранжевыми плошками глаз.

– Берись! – рявкнул он. – Хватайся!

И Борун, зажмурившись, выбросил вперед руку. Пальцы сцапали что-то твердое, прохладное, гладкое, стиснули в горсти. Свечение не обжигало, рука вообще не чувствовала ничего, кроме плотной поверхности, которая не была ни железной, ни деревянной, ни каменной. И все же на ощупь это была просто вещь – безобидная, как любое звено самой обычной ограды. Он открыл глаза, торжествуя, потряс решетку. Спутник одобрительно хлопнул его по бедру – до плеча ему было не дотянуться.

– Открывай!

Борун, взявшись двумя руками за створки ворот, одним презрительным толчком распахнул их. Створки, не потревоженные в течение целой эпохи, разошлись на диво легко и беззвучно. Распалась надвое ажурная мерцающая лента в два человеческих роста высотой, и в разрыв – вязкая, черная, будто кровь земных недр, что выходила порой на поверхность в рудных горах, – втекла дорожка. Борун, хотя и чувствовал себя всемогущим после покорения ограды, невольно отодвинулся, словно неведомое вещество дорожки могло вылиться наружу и напасть на него.