– Он сидел за мной с Петей Поповым, а позже прошел вперед.

– Не ошибаешься?

– Нет. Сикорский попросил их покинуть зал, но они ответили, что не уйдут.

– Сикорский? – удивился Свечников. – Он же был возле сцены.

– Когда погасили свет, он к ним подходил.

– И что потом?

– Попов остался сидеть, а Даневич встал и пошел.

– Куда?

– По проходу вперед. Попробовал пролезть в середину ряда, но Казароза уже начала петь. На него зашипели, и он остался стоять.

– Где?

– Вон там.

Свечников тронул спинку одного из стульев.

– Здесь?

– Ближе к сцене и правее.

– Здесь?

– Приблизительно.

Свечников взгромоздил один стул на другой, отмечая место, где стоял Даневич, затем пробрался между рядами и встал возле дальнего от сцены окна. Вчера оно было открыто, к нему тянулись все, кто якобы желал подышать свежим воздухом. Варанкин пошел туда, чтобы поправить вилку своего аппарата.

Точка, где сейчас находился сам Свечников, место Казарозы на сцене и Даневича в зале образовывали вершины почти равностороннего треугольника, провести через них прямую было невозможно. Отсюда, целясь в Даневича, Варанкин никак не мог попасть в Казарозу. Значит, в нее он и стрелял.

Свеча была зажжена снова. Покапав горячим воском, Свечников прилепил ее к подоконнику, сел рядом и на обороте листа с «Основами гомаранизма» синим концом своего двухцветного карандаша и тоже по пунктам восстанавил вероятную последовательность событий:

«1. Раньше К. была жрицей в гилелистском храме.

2. Она знала, где теперь поселился Варанкин, поэтому и захотела поехать сюда на гастроли. Ей нужно было с ним встретиться. Вот почему она так легко согласилась петь в клубе.

3. В гилелизме она давно разочаровалась. Возможно, придание новой религии “осязательных форм” зашло чересчур далеко, вплоть до каких-то мрачных реакционных обрядов, но К. слишком поздно поняла, какому божеству ее заставили служить. Отсюда настроение, выраженное в стихах на билете».

Вагин одним пальцем тыкал в клавиши рояля, нащупывая какую-то мелодию.

– Шуберт, «Баркарола», – объявил он, когда это у него наконец получилось.

Под его музыку Свечников добавил еще три пункта:

«4. Порвав с гилелистами, К. унесла их священный символ. Они, видимо, угрожали ей, и она решила вернуть гипсовую ручку Варанкину.

5. Варанкин не верил, что она будет хранить молчание о том, что на самом деле происходит в гилелистских храмах. Если бы это стало известно, тень легла бы на гомаранизм в его сегодняшнем состоянии. Варанкин решил ее убить. Сделать это он предполагал после концерта, но воспользовался подвернувшимся случаем».

Всё казалось логично, однако эта схема не давала ответа на ряд важных вопросов. Свечников записал их уже не синим, а красным концом карандаша, нумеруя не цифрами, а буквами:

«а. Откуда Осипову известно, что К. была “печальной жрицей на кровавом чужом алтаре”? Что конкретно стоит за словом “кровавый”?

6. Почему он расспрашивал Вагина про сумочку К.?

в. Почему арестовали Варанкина?

г. Даневич сознательно врет, будто Варанкин стрелял в него, или сам в это верит?

д. Если стрелял Варанкин (не в Даневича), выбросил он пистолет за окно или передал И.Л.?

е. Кто принес деньги на похороны К.?»

Места на листе не осталось, Свечников открыл окно и склонился над карнизом, пытаясь понять, мог ли выброшенный отсюда пистолет упасть возле нужника. Лицо сразу охватило теплым ветром.

Справа темнели купы деревьев, листва на них шумела так, словно усохла раньше, чем наступила осень. Полная луна стояла в небе. Из пятен на лунном диске складывались две фигуры: Каин, злой кочевник, вечно пронзающий брата-хлебопашца отнятыми у него крестьянскими вилами.

– Знаете, как в древности ученые объясняли происхождение пятен на луне? – становясь рядом, спросил Вагин. – Почему они постоянно движутся, меняют очертания.

– Каин и Авель?

– Это миф, а была научная теория. Считалось, что там кочуют гигантские орды насекомых, вроде лунной саранчи… Вот если бы оттуда сейчас посмотреть на Россию. Та же картина.

С последним словом что-то сильно ударило в грудь. Свечников услышал выстрел и увидел проблеск в темноте. Он пошатнулся и сел на пол.

За окном в два голоса заорали: «Стой! Стой, стреляю!» Слышно было, как лязгнул, прокручиваясь, барабан. Хлестнул еще выстрел.

Свечников сидел на полу. Он знал, что в первый момент боли не бывает, и ждал, когда она придет. Перепуганный Вагин метался от него к окну и обратно.

Голоса во дворе звучали всё ближе, но слова тонули в шуме листвы, в хрусте шагов по щебню, в ожидании боли. Один голос принадлежал Нейману, другой, тоже молодой и тоже знакомый, отвечал с той хорошо известной Свечникову интонацией, с какой говорит человек под дулом упертого ему в спину нагана.

– Идут сюда. Трое, – доложил Вагин, в очередной раз перебежав к окну.

– Кто?

– Темно. Не вижу.

Он склонился над Свечниковым.

– Куда вас ранило? Дайте я посмотрю.

– Я сам.

Свечников пошарил по груди, нашупал дырку в пиджаке и правой рукой осторожно полез под левый лацкан, со страхом ожидая, что пальцы вот-вот намокнут теплым и липким. Нет, сухо.

Тыльем ладони он провел по подкладке пиджака, во внутреннем кармане что-то звякнуло. Рука скользнула туда и наткнулась на гипсовые обломки. Не было ни крови, ни боли. Священный символ гилелистов спас ему жизнь.

1

Стемнело, читать стало трудно. Люстру, слишком яркую для его глаз, включать не хотелось, а настольная лампа не работала. Свечников отложил папку с воспоминаниями об Иде Лазаревне и встал у окна.

Снизу, со второго этажа, наплывало слабое жужжание метровых неоновых букв над подъездом гостиницы. Буквы, составлявшие слово «Прикамье», были синие, от них стекло отсвечивало холодным зимним блеском. Казалось, это свет луны, отраженный снегами, но из форточки тянуло майским теплом.

Огромный город никогда не засыпал. Оборонные предприятия работали в три смены, тяжелый несмолкающий рокот, днем тонувший в уличном шуме, накатывал с заводских окраин. Там еще жили старики, певшие когда-то:

Дружно, товарищи, в ногу,

Остро наточим штыки,

Всей бедноте на подмогу

Красные двинем полки.

Пьют всюду трутни и воры

Кровь трудовых муравьев.