Как я понял со слов Калугина, большая часть Каменки-Днепровской после войны оказалась затопленной Каховским водохранилищем и, скорее всего, там же оказалась и бывшая школа.

На аэродроме в Ново-Деркуле полк впервые был подвергнут страшной бомбежке. 18 самолетов Ме-110 за двадцать минут превратили лениво просыпающийся аэродром в ад. Как оказалось впоследствии, эта операция оказалась хорошо спланированной. Были блокированы истребители на соседнем аэродроме, и нанести удар по бомбардировщикам в Ново-Деркуле уже никто не мешал. Тем не менее два самолета противника были сбиты. Сделали это оказавшиеся у самолетов мастера по вооружению, которые открыли огонь из пулеметов штурманов, а солдат батальона аэродромного обслуживания Станислав Лидерман стрелял из самодельной зенитной установки. Это была дуэль, за которой наблюдал весь полк. Мессер бил из четырех пулеметов, а наш солдат – из одного.

«Мессершмитт» вспыхнул в воздухе и тут же упал сразу за аэродромом. С парашютом успел выпрыгнуть воздушный стрелок, которого пленил бросившийся к месту приземления штурман Гриша Батрак.

Станислав Лидерман был тяжело ранен. Вот тогда, восхищенный его подвигом, командир полка Федоров привинтил к гимнастерке героя свой орден Красной Звезды. Правда, в воспоминаниях Самусенко фамилия солдата почему-то Портнович, по-видимому, цензура тех лет не пропустила откровенно еврейскую фамилию.

Федоров в своих воспоминаниях пишет о Лидермане. Я проверял по спискам награжденных, но ни Станислава Лидермана, ни Станислава Портновича не нашел. Отец рассказывал, что Федоров как-то пожаловался ему, что никак не может получить назад свой орден. Так что возможно, что Лидермана-Портновича в силу каких-то непонятных причин действительно так и не наградили.

Отцу бомбежка в Ново-Деркуле запомнилась и таким эпизодом. Самолет Карманного оказался в центре аэродрома, а экипаж, вместо того чтобы убежать под защиту деревьев, так и стоял посередине поля и пытался отстреливаться от наседавших мессеров из ШКАСов.

Матюкаясь, Федоров потребовал у отца добежать до самолета и приказать Карманному убираться.

Вылезать из щели не хотелось, но приказ есть приказ. Отец побежал к стоящей посередине аэродрома «пешке». Когда он передал все, что думает о нем Федоров, то поразился тому, как Сергей спокойно, снимая пальчик за пальчиком свою кожаную перчатку, добродушно согласился, что действительно пора убираться. Все это происходило под грохот бомб, свист пуль и осколков.

В тот день 202-я бад потеряла двадцать самолетов Пе-2. Как написал мне в своем письме Литвинов, он в числе трех экипажей прилетел в 39-й полк сразу после этой бомбежки, но самолеты у них отобрали и передали «старикам». А затем уже пригнали новые машины, и жизнь вновь пошла своим чередом. Вскоре входившие в 202-ю бад 36-й бап и 727-й бап были переданы в другую воздушную армию, но их самолеты переданы 39-му орап. Теперь у каждого экипажа стало по два самолета. На технический персонал легла колоссальная нагрузка.

Во время полета на разведку в район Ясиноватой был сбит экипаж Глыги. Стрелок-радист Семичев успел передать: «Горит правый мотор, идем на Артемовск». После этого связь с экипажем прервалась.

Иван Глыга был последним летчиком 39-го полка, начинавшим войну в Пинске. Его гибель словно подводила черту, становясь своеобразной вехой смены поколений.

Оказалось, что ефрейтор Маша Маркова была невестой пропавшего с Глыгой штурмана Семена Минаева. Девушка рыдала на плече у доктора Гольдина, а тот, как мог, успокаивал ее. Пропал без вести – еще не погиб. Вернулся же из плена Коля Самусенко, пришел из-за линии фронта Миша Коваль.

Надо сказать, что слова Самуила Абрамовича оказались вещими. Полгода спустя Глыга, Минаев и Семичев, живые и здоровые, к тому же награжденные партизанскими медалями, вернулись в родной полк. Впрочем, их судьба – это редкое исключение.

Наверное, самое время сейчас поговорить в нашей книге о плене.

Я учился в классе втором, когда прочитал в какой-то книжке о том, как какой-то наш командир застрелился, чтобы не попасть в плен врагу. Я почему-то прочитал этот отрывок отцу, но, к моему удивлению, он только выругался: «Ну и дурак! Если б все стрелялись, кто бы войну выиграл».

Впоследствии я несколько раз возвращался в беседах с отцом к этой теме, и, как я понял, у летчиков существовал некий тайный кодекс чести. Сбитый летчик или штурман мог назвать свою фамилию, должность, назвать командира и номер части. Как показала практика, немцы все это прекрасно знали и сами. Сознательно сдаваться в плен, естественно, никто не собирался, но и стреляться тоже.

Как стало известно уже после войны, на сторону противника перелетело 80 советских самолетов разных типов. Отец о подобных случаях мне никогда не говорил, да, возможно, и не знал.

В мемуарной и художественной литературе в рассказах о тех летчиках, которые оказались в плену, обязательно фигурируют такие фразы, как «находился без сознания», «при ударе о землю потерял пистолет и потому не смог застрелиться». Все это – либо откровенная ложь, либо эвфемизмы.

Каждый человек до последней секунды надеется на лучшее, надеется даже на чудо. Под Апостоловым (недалеко от Никополя) был сбит и попал в плен наш экипаж, который прозводил разведку на бреющем полете. Как вспоминал Владимир Тарасов, «после наступления наших войск экипаж вернулся к нам в полк и рассказал, что при допросе их немцами был задан такой вопрос: «Как вы не боитесь летать на бреющем? Ведь это опасно?» А летчик ответил: «Я всю войну летаю, хотя и знаю, что это опасно» [7].

Как показала практика, у немцев было несколько иное отношение к советским летчикам, штурманам, стрелкам-радистам, нежели ко всей остальной массе советских военнопленных. Их содержали в отдельных лагерях и настойчиво, вежливо агитировали летать против англичан. Вероятно, это был первый этап на пути предательства, так как случаев появления над линией фронта «самолетов-оборотней» было предостаточно. Они вели разведку, могли пристроиться к нашим самолетам, а затем внезапно атаковать. Пользуясь тем, что по ним не стреляют наши зенитки, могли неожиданно провести прицельное бомбометание.

Именно в таком лагере для советских авиаторов и оказался экипаж Ивана Глыги. Там же он встретил ранее сбитых однополчан Николая Шабалина и Петра Воронова.

Как потом рассказывал Глыга, бежать им удалось благодаря старику банщику. В партизанском отряде оказались авиационные пулеметы, с которыми никто не мог совладать, вот почему партизанам понадобились авиаторы. На предложение банщика бежать Глыга поставил одно условие – только вместе с остальными ребятами из его полка. Какое-то время они воевали в партизанах, а когда область освободили наши войска, сами нашли свой полк.

Так случилось, что боевой путь полка проходил неподалеку от того места, где Глыга был пленен. Незадолго до приземления, уже понимая, что попадет в руки к врагу, Иван снял с груди свой орден Красного Знамени и выкинул его в поле. Теперь возникла мысль попробовать его найти. С согласия командира полка они полетели к месту пленения Глыги. Собрали мальчишек со всей деревни и пообещали огромные, в детском понимании, деньги. Те обследовали все поле так тщательно, что действительно нашли этот орден. Обе стороны расстались очень довольными, причем Иван одарил деньгами не только нашедшего орден, но и всех мальчишек, которые участвовали в поиске.