Магистратура Артему понадобилась из-за меня, быть рядом. Он смеялся и говорил, что закончим одновременно. А когда закончили, сделал мне предложение. Я его приняла, но свадьба тем летом не состоялась – мама буквально сгорела за пару месяцев, рак. Если бы не поддержка Артема, не знаю, как и пережила. Отцу прощание далось гораздо сложнее. Хоронить вторую половину, моложе себя на десяток лет, выдержит не каждый.

Разумеется, я тут же вернулась домой, прихватив с собой Артема, против его заселения в нашем доме родитель не возражал, он вообще замкнулся и с головой ударился в работу, а первый инфаркт перенес на ногах.

 «— Грущу, дочка», — говорил он, одергивая ладонь, которой секунду назад держался за сердце. Силился улыбнуться и добавлял: — «Тоска жрет. Покормлю немного обжору и выгоню».

Второй незамеченным не прошел, и примерно месяцев через семь папа загремел в больницу. А когда выписался, сбежав раньше, чем положено, стал активнее подключать к делам меня и Артема, служащих у него на комбинате. Артем вникал с удовольствием и парнем казался папе толковым, но я прекрасно понимала, что отец беспокоится на кого, в случае чего, оставит меня. Про это самое «в случае чего» я старалась не думать, следив, чтобы он вовремя посещал специалистов и чуть что вызывала неотложку. Со временем я поняла: отец стал ещё больше скрывать от меня свое самочувствие и с неотложками по пустякам завязала, но всегда внимательно к нему приглядывалась.

Когда от ухода мамы минуло полтора года, папа затребовал нашей свадьбы. Я сопротивлялась, недостаточно времени, но он возразил: «Мама была бы счастлива за тебя». Мы с Артемом ещё потянули какое-то время, отшучиваясь, пока я не узнала, что беременна. Внебрачные дети для папы табу, мы поженились.

Наша свадьба и моя беременность словно переключила нас. Отец хорохорился, грозился выйти на пенсию, полностью передав дела зятю. Артем, воодушевленный возложенным на него доверием и должностью, работал с особым усилием и интересом. Я готовилась стать матерью и засела дома, высвободив время для приемов в поликлинике и ведения хозяйства. Быт меня не напрягал, тем более, я задумала переоборудовать ближайшую к нашей спальне комнату в детскую. Позже я винила себя за это. Нельзя заранее, беду накликала. Но в то время я была счастлива. Токсикоз, литры сданной крови с мочой, ничего меня не смущало. А первое УЗИ… Артем, выкроивший время, чтобы держать меня за руку – волнуюсь – и папа, мечущийся в коридоре, будто меня уже рожать увезли.

Событие моим мужчинам показалось значимым, отмечали в ресторане. Папа много говорил, напутственно и важно, а потом примерял роль деда и подтрунивал над собой. Он словно примирился с несправедливостью, произошедшей с ним, и казалось тоже счастлив.

Воодушевлены были все трое. Мы даже не подозревали, что давно «под колпаком». Чужого, нездорового интереса. Мы проглядели его, этот интерес, занятые то горем, то радостью.

Вскоре, папа собрался в кардиологический санаторий, настоял его лечащий врач. Он несколько раз общался с ним по телефону, как водится, спорил и в один из таких разговоров, я стала невольной свидетельницей, выяснив жуткую правду: отец стоит в очереди на донорское сердце. Дела обстояли хуже, чем для нас было позволено транслировать. Ни о какой работе не могло быть и речи. Санаторий и только санаторий. Я штурмовала столичные и зарубежные клиники: созванивалась, списывалась, узнавала, разумеется, не без помощи Щеглова, папиного врача. К слову, ехать за границу отец отказывался, бил себя кулаком в грудь и кричал – я русский! И сердце у него должно быть только русским!

«— Что за стереотипы!» — парировала я. — «Папа, ты образованный человек, а мыслишь, как неандерталец!»

«— Я дождусь, Глаша, выдержу, я же чувствую», — убеждал он.

А потом я поняла – папа боится. Боится лечь добровольно на операционный стол и не встать с него больше, поэтому оттягивает время. И какая-то часть меня мысленно соглашалась с ним, действительно, страшно.

И лишь у Артема все спорилось. Он возвращался довольный, хвалился нам о новых контрактах, рассказывал про выработку и достижения. Я особо не вникала, радуясь успехам мужа, а папу всякий раз одергивала, стоило ему чуть больше обычного заинтересоваться делами комбината. В этом я потом тоже винила себя. 

Апрель выдался холодным, слякотным, я загрузила посудомойку, после ужина, и решила заварить чай. Горячий чай то, что нужно в такой промозглый вечер. Отец находился тут же, в огромной кухне-столовой и гостиной одновременно, в пятнадцатый, наверное, раз за свою жизнь, смотрел «Угрюм-реку». Артем поднялся поработать, кабинет находился на втором этаже. Вернее, на первом тоже был, но то папин, а выселяет его из «священной обители» негоже, поэтому Артему оборудовали на втором, вместо комнаты для гостей. Последнее время он уставал, много работал. А когда возвращался, ужинал с нами и вновь запирался в кабинете. Все чаще наблюдала хмурую складку, между бровей, глядя на мужа, хмурилась сама, тогда папа вызывался помочь и мне приходилось вновь улыбаться. Нет уж, пусть лучше Артем занимается комбинатом, тем более, исполнять обязанности доставляет ему удовольствие.

Я ополоснула кипятком чайник и успела засыпать нужное количество ложек заварки, когда у папы зазвонил телефон. От занятия своего я отвлеклась, повернулась и наблюдала, как отец берет трубку. Ничего необычного, но звонки ему, особенно в вечернее время поступали всё реже, именно поэтому объяснялся мой интерес. Боялась, потревожат. И, как водится, чего боимся, то и происходит. Папино лицо вытянулось, невольно сжался кулак свободной руки. Он вполне отчетливо ругнулся матом, не обращая внимания на мое присутствие, и бросил в трубку: «Я понял».

Моя рука инстинктивно опустилась на живот, привычный жест беременной женщины, теперь я прекрасно понимала зачем они всякий раз дотрагиваются до него – проверяют. Не наличие, нет, все ли в порядке. Посмеялась – коснулась, присела или встала – снова, чуть резвее обычного прошлась и вовсе обхватишь двумя руками. Эту особенность за собой, я стала замечать с тех пор, как почувствовала первые тычки дочки (второе УЗИ показало девочку). Отец ещё не успел нажать отбой, как я нетерпеливо потребовала:

— Кто там, пап?

Он небрежно отмахнулся от меня и стремительно отправился в холл, я даже обидеться на этот его жест не успела, так мне тревожно стало.         

— Артем! — грозно рыкнул отец, задрав голову, и потянулся к прихожей за курткой.

— Пап, что случилось? — не отставала я, шагая за ним и наблюдая, как он пытается одеться. Не попадает в рукав, бранится и вновь зовет моего мужа.

 Муж появился на лестнице и свесил голову:

— Константин Александрович?

— Артем, твою мать! — рявкнул отец, пугая меня окончательно. — Какого хера творится, ответь мне?!         

Тот сбежал по лестнице, не понимая какая муха цапнула отца, вопросительно глянул на меня, понял, что и я ни капельки не смыслю в происходящем и снова на него уставился.    

— Что-то случилось? — подобно мне поинтересовался он. Папа наконец справился с курткой, схватил ключи от своей машины и возмутился: