мошки на людях и на скоте». Под мошками (скнипы, ακνῖφες), очевидно, разумеются не только безвредные, но и ядовитые насекомые, причинявшие страшные страдания не только людям, но лошадям и вообще скоту. Но собственно ядовитые насекомые явились вследствие четвертой казни, наведшей на страну «песьих мух». Эти злые и ядовитые мухи тучами наполнили воздух и были истинным бичом для людей и для животных. Это была ужасная казнь, и, кроме нанесения телесных страданий, она вместе с предыдущей направлялась также к подрыву египетского идолопоклонства, в котором были и специальные «боги мух», как и во всех жарких странах древнего языческого мира. Боги эти считались защитниками страны от ядовитых насекомых всякого рода, и две последние казни доказывали их полное бессилие против бедствия.

Едва страна успела вздохнуть от описанного бедствия, как ее постигла пятая казнь, именно моровая язва на скот. Опять и здесь покровители скота в Египте Озирис и Изида, так же как и другие божества, оказались бессильными отвратить бедствие, и оно должно было тем большим ужасом поразить египтян, если от язвы погиб и боготворимый ими бык — Апис.

В шестой казни карающая рука Божия ближе касалась уже самих людей. Брошенный Моисеем пепел произвел язву, поразившую не только скот, но и людей. Казнь эта также направлялась против египетского идолопоклонства. В различных египетских городах, посвященных богу Сету или Тифону, ежегодно приносились в жертву рыжеволосые люди из инородцев, и между ними, наверно, бывали и израильтяне. После сожжения их живыми на жертвеннике пепел их рассеивался жрецами в воздухе, как бы для очищения атмосферы от всяких вредных стихий. Теперь же пепел, брошенный Моисеем, произвел как раз противоположное действие и поразил язвой суеверных египтян, и особенно жрецов, для которых бедствие от нее было двойное, так как по закону оно делало их нечистыми и неспособными к отправлению своих жреческих обязанностей.

Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они еще не могли сломить упорства высокомерного фараона и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда послана была седьмая казнь. Это было около месяца марта. Ячмень колосился, лен цвел, а пшеница, рожь и полба еще только зеленели. Над полями пронеслась страшная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град не неизвестны в Египте весной, но они редко бывают сильными, и теперешняя сильная гроза с опустошительным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа перед грозными явлениями, быстро следовавшими одно за другим и поражавшими страну различными бедствиями.

Восьмая казнь совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны, особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Греции и северных пределов Малой Азии саранча есть истинный бич земледелия. Она летает такими тучами, что застилает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полетами, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она обрушивается. Она покрывает землю как снег; и будь страна раньше хоть садом эдемским, после нее будет представлять бесплодную пустыню. Полеты ее ничто не в силах остановить. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мириадами продолжает свой полет. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедствие постигло и Египет; и только когда саранча произвела уже свою опустошительную работу, сильный ветер с Средиземного моря снес и потопил ее в Красном море.

Все эти бедствия наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и Аарона и на этот раз уже с несвойственным себе смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только прекратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие восточного деспота, и он поддался внушению жрецов, которые утверждали, что все эти бедствия — простые явления природы, и потому не следует на основании их государству лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, другие из приближенных сановников фараона, более понимавшие нужды и состояние страны, по-видимому, стали убеждать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ограничением, чтобы на праздник в пустыне шли только одни мужчины, а остальные все должны были оставаться дома. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», — сказал он и велел выгнать Моисея из дворца. Последовавшая затем казнь, однако, заставила его сделаться еще более уступчивым, и он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада как залог того, что они возвратятся из пустыни. Но дипломатические переговоры, которые, однако же, обеим сторонам давали знать, что, собственно, разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпустить всех израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о временности путешествия. Между тем страну постигла девятая казнь. Солнце было верховным божеством Египта, и теперь оно также должно было обнаружить свое бессилие перед всемогущим и грозным Иеговой. Страну покрыла непроницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что люди не могли видеть друг друга, и должно было приостановиться всякое движение и всякая деятельность. Напуганный страшной тьмой, фараон еще раз выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собой и все свои стада, опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойствия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный оборот, и Моисей мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его.

Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил египетского надзирателя за его жестокость к своему соплеменнику. Он думал, что «братья его поймут, что Бог рукою его дает им спасение» (Деян. VII, 25), и, очевидно, надеялся, что этот случай послужит для них сигналом к общему подъему на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, даже в душу этого народа, и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться бегством от грозившей ему смертной казни. Это, однако же, не убило в нем надежды.

В глухих ущельях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга