— Добрались! А я уже беспокоилась — из-за непогоды. Так рада, что вы здесь. Входите, я вас со всеми познакомлю. И с Марком тоже.

Забрав чемоданы, мы прошли в кухню. Мать Веро, симпатичная миниатюрная женщина с высокими скулами, встретила нас улыбкой, отчего на лице обозначились не видимые дотоле морщинки, и обняла по очереди. На английском она говорила бойко, ничуть не смущаясь старомодной неуклюжести заученных давно выражений и оборотов.

— Зовут меня Патрисия. Слышала о вас много хорошего и очень вам рада. Будьте как дома.

Я вручил ей бутылку вина, и она снова меня обняла, прижав к надушенному воротничку. Отец Веро вкатился на каталке — с бабочкой на шее и беретом на голове, похожим на тот, что Веро подарила мне на Рождество.

— Привет, ребята. А, Чарли, с вами мы уже встречались. Рад, рад. Генри, меня зовут Арман. Добро пожаловать. У нас сегодня счастливый повод. Выдаем нашу малышку, наше сокровище. Так давайте отпразднуем хорошенько.

Генри, слегка смутившись, положил ему на колени бутылку шампанского, после чего мы от души пожали старику руку и проследовали за ним в просторную гостиную, стены которой покрывали пропагандистские постеры и репродукции граффити Ситуационистского интернационала.[20]Я сел в старое кожаное кресло под «Vivez Sans Temps Mort», Генри взгромоздился на стульчик у пианино под «Ne Travaillez Jamais».[21]У окна, спиной к нам и лицом к пострадавшему от бури саду, стояли двое мужчин. В одном я сразу узнал — по отражавшимся в оконном стекле очкам с толстыми линзами и длинным рукам с тонкими, женскими пальцами — брата Веро, Ги. Робко подойдя к ним сзади и привстав на цыпочки, Веро обняла обоих за плечи и повела знакомиться с нами.

Марк был вопиюще красив; в светло-коричневом джемпере и джинсах, с пирсингом в левом ухе, он больше походил на прогрессивного преподавателя английского, чем на провинциального стряпчего. Лицо обветренное, с сильным загаром, у глаз и на лбу глубоко исчерчено морщинами. Выглядел он старше, чем я предполагал, густые темные волосы подернуты сединой, щетина пестрила черным и белым. Двигался он с ленивой легкостью пантеры или профессионального спортсмена. Под обтягивающими джинсами перекатывались мышцы. В нем ощущалось что-то пренебрежительное, говорившее, что он знает обо мне все, нисколько меня не боится и немножко жалеет. Над левой щекой виднелся тонкий белый шрам. Брат Веро рядом с ним выглядел неуклюжим и неуверенным в себе. Я поднялся и, пожимая Марку руку, посмотрел в его голубые глаза, быстрые, как рыба в заводи, и казавшиеся особенно пронзительными на фоне темного лица. Генри не двинулся с места и, оставшись на стульчике, вперялся в Марка, покуда я не помог ему подняться. Забыв то немногое, что знал на французском, мой друг буркнул что-то невнятное и поздоровался за руку с обоими.

— Я требую, чтобы все говорили сегодня на английском, — объявил отец Веро, откупорил бутылку шампанского, привезенную нами, и направил струю в выставленные женой бокалы.

Веро принесла вторую бутылку, и мы все, собравшись в кружок, пили тепловатое вино. Генри принялся наигрывать что-то одним пальцем на пианино. Уже темнело, и мать Веро отчего-то начала нервничать. Марк держался чуть в стороне и, не забывая подливать в бокал, время от времени обращался на французском к Ги. Генри со скорбным выражением лица обсуждал политику с отцом Веро, но тут вдруг сама Веро вскочила, схватила меня за руку и повела наверх. Генри с явным облегчением последовал за нами.

Нам отвели комнату для гостей — тесную, душную, с двумя односпальными кроватями, застеленными розовыми покрывалами. Веро улыбнулась нам и ушла. Я повесил костюм в узкий шкафчик, заполненный кружевными платьями и тяжелыми зимними пальто. С собой каждый из нас захватил костюм-визитку, решив позабавить всех старомодной элегантностью. Судя по тому, как Генри бросил свой на кровать и швырнул в ящик коробочку с запонками, он был не в настроении развлекать кого бы то ни было.

У дома кто-то посигналил, и снизу долетел голос Ги:

— Генри, Чарли! Это за нами, спускайтесь. Поедем на мальчовник. (Я услышал, как Веро поправила его.) Да, мальчишник. Вы готовы?

Я вопросительно взглянул на Генри — тот скисал на глазах. Мы спустились по лестнице и вышли на дорожку, в прохладные сумерки, к потрепанному белому микроавтобусу с запотевшими окнами и открытой дверцей. Я шагнул в салон, где уже сидели Марк и Ги. Еще один парень устроился сзади с сигаретой. Марк напялил ковбойскую шляпу. Прежде чем представить нас, он ухмыльнулся и сделал пару глотков из бутылки с красным вином. Красные капли застряли в щетине на подбородке.

— Фред, это Чарли и Генри. Бывшие любовнички Веро. Приехали проводить ее в последний путь. Наша задача — помочь им все забыть. Поэтому говорим сегодня на английском, пока не напьемся так, что все забудем и заговорим на французском о том, что забыли.

Скатившись с холма, мы взяли курс на Онфлер. Марк перебрался назад, к Фреду, я растянулся на трех свободных сиденьях посередине микроавтобуса, а Генри сел впереди, с Ги, который тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Из валявшегося под ногами пакета он достал три бутылки пива и открыл их перочинным ножом:

— Мы ведь тоже можем себе позволить, да? Такова традиция подобных экспедиций, верно?

Ги презрительно взглянул на Марка и Фреда, которые уже свернули косячок и вовсю дымили в окно. Фред был в черном костюме и белой футболке, высокий, скуластый европейский аристократ. Держа в руке бутылку «Сент-Эстеф», Марк быстро опустошал ее крупными глотками и только качал головой в ответ на просьбы приятеля.

— C’est a moi. Je l’ai achète et je vais le boire,[22]— повторял он.

Фред, приподнявшись, попытался достать бутылку, Марк уклонился, и тут я выхватил вино у него из руки. Он сердито обернулся:

— А тебе, блядь, кто разрешил?

Я отпил примерно четверть содержимого, после чего передан бутылку Ги, который, сделав глоток, протянул ее Генри. Тот закончил дело и, опустив стекло, швырнул бутылку в придорожную канаву. Я посмотрел на Марка:

— Ты, Марк, начал раньше и выпил больше, теперь мы на равных. Оторвемся сегодня. Я намерен упиться так, чтобы утром нас откачивали.

Фред одобрительно хмыкнул, а Марк с недовольной миной откинулся на спинку сиденья. Ги прошептал что-то Генри, и оба рассмеялись. Я перебрался к Фреду. Оказалось, он банкир и работает в Париже, в «Сосьете женераль». Узнав, что я работаю в «Силверберче», Фред немедленно проникся ко мне уважением и вручил свою визитку. Я обещал связаться с ним по мейлу. Остаток пути мы обсуждали положение и перспективы рынков. Марк сначала слушал, откровенно скучая и картинно закатывая глаза, а потом отвернулся. Фред рассказал о рекордном падении индексов, отмеченном утром на парижской бирже, и последовавшем за этим смятении на Уолл-стрит, когда открылись американские рынки. Хуже пятницы никто не упомнит. Обвал вызвал панику, под прикрытием которой Фред и улизнул из офиса. Проверить «блэкберри» мне не хватило духа, и в результате телефон так и остался в кармашке на дверце машины. Я боялся увидеть пугающие цифры, боялся читать мрачные истории, предвещающие неизбежную бурю. Я вытряхнул сигарету из купленной на заправке пачки «Голуаз», затянулся, выдохнул, и дым тут же унесло в окно.