— У тебя, случайно, нет подушки? — слышу ехидный шёпот мужчины.

— А у тебя, случайно, совести?

Поворачиваюсь и чуть не впечатываюсь губами в губы мужчины. Оказывается, он облокотился на моё сиденье и подвинулся чуть ближе, сокращая расстояние до считанных миллиметров. Сглатываю застрявший в горле ком язвительных замечаний. Он запредельно близко, и это будоражит и пробуждает самые развратные желания. В горле резко пересохло, а его горячее дыхание адски щекочет нервы.

— Есть, но она мне и самому нужна, — растягивает губы в ленивой полуулыбке друг отца.

— Зачем, если не пользуешься?

Самолет дергает, вдавливая нас в сиденья, но в водовороте эмоций мы даже не замечаем, как шасси отрываются от земли и огромная воздушная «посудина» взмывает ввысь, набирая высоту. Мы сидим и упрямо меряемся взглядами. Мужчина молчит. И меня бросает в жар, когда замечаю, как взгляд, пробегая по лицу, устремляется на мои слегка приоткрытые губы. Кажется, будто Артём жадно ловит каждое мимолетное движение. Так внимательно, как зачарованный, наблюдает за мной, что боюсь даже пошевелиться и спугнуть волнующий момент. Не надо быть телепатом, чтобы понять: мы сейчас думаем «в одном направлении». И это направление далеко не бизнес-форум. Да и не работа в целом.

— Ты потрясающе пахнешь… — хрипло выдыхает Стельмах. Взгляд мужчины стремительно темнеет, зрачок расширяется, как в замедленной съемке. Мое сердечко начинает биться часто-часто. Выдавая оглушительно «тук-тук, тук-тук» в полной тишине салона самолета. Дыхание перехватило, когда Артем подался еще немного вперед. Наше рваное дыхание уже смешалось, и я неосознанно двигаюсь ему навстречу, замирая в томительном ожидании поцелуя. Еще миллиметр… еще чуть-чуть…

Сознание упрямо вопит — нельзя! Тысячи раз нельзя! Но сердцу плевать. Я уже территориально не в Москве, и в голове осталось только «хочу». Жажду снова прикоснуться к нему, ощутить вкус жадных губ.

— Ремни можно отстегнуть, — врывается в окутавший нас кокон голос стюардессы. Как ушат ледяной воды, одним махом возвращает в горькую реальность. Я, как ужаленная, отскакиваю от Артёма, что, наверное, смотрится крайне странно. Неловко прокашлявшись, отворачиваюсь и ерзаю на сиденье, пытаясь выровнять участившееся дыхание. Пальцы изо всей силы вцепляются в подлокотник сиденья, сжимаясь так, что костяшки побелели.

— Самолет набрал нужную высоту. Время прибытия в аэропорт Стокгольма — тринадцать ноль, ноль. Приятного пути!

В салон постепенно возвращается «жизнь» и звуки: неторопливая возня и гул десятка перешёптывающихся пассажиров, словно кто-то снял невидимый полог тишины. Слышу, как Артём тяжело вздыхает, и краем глаза замечаю, как он откидывает голову на сиденье, потирая переносицу.

— Зачем летишь в Стокгольм? — возвращая нас в более-менее безопасное русло, спрашивает мужчина.

— На форум. Приглашенный гость.

Достаю из сумки плюшевую подушку и протягиваю соседу.

— А ты?

— Угадай, — хмыкает Стельмах. — Спасибо.

— Да уж, чем дальше, тем веселей. Отец же хотел Комарова отправить.

— Тебе бы было спокойней, сиди здесь рядом не я, а Комаров? — картинно заламывает бровь собеседник.

— Шутишь? Терпеть его не могу… — перед глазами сразу вырисовывается фигура противного помощника отца, с которым в свое время меня пытались «свести», и по телу пробегает холодок. Б-р-р. — Уж лучше я потерплю эти четыре часа твое общество.

— Заноза, — машет головой Артём, но замечаю поразительную перемену в выражении лица. Он… польщен и доволен? — Передумал твой батя. Моя кандидатура ему показалась более перспективной.

Мы замолкаем. Я снова отворачиваюсь к окошку, наблюдая проплывающие внизу облака. А в голове так и крутится: опять Стельмах. Везде Стельмах. Лечу в другую страну, и снова он. Либо это судьба, либо ее насмешка. Потому что тело горит от желания. Последний секс с Егором не принес долгожданной разрядки — в голове я видела другого мужчину. От состояния постоянной неудовлетворенности я в последнее время превращаюсь в раздражительную, загнанную белку. Мысль о том, чтобы снова просто переспать с Артемом, снимая напряжение, уже не кажется такой ужасной. Только так я избавлю себя от постоянных мыслей о нем. Точно уверена. Проблема в том, что он меня даже пальцем тронуть не решится. Плавали — знаем. С упорством барана вдалбливает в мою голову мысль: это ошибка. Я же теперь для него не просто дерзкая незнакомая блондиночка, а дочь его друга.

Пока я копаюсь в себе, Стельмах крутит в руках плюшевую подушку и тихо хохочет своим сексуальным грудным смехом, чем и привлекает мое внимание.

— Это ужасная подушка.

— Эй! Не устраивает, отдай тогда.

Тяну руки в сторону соседнего сиденья. Уже почти цепляю заветный предмет, когда Артем ее выдергивает и устраивает на шее. Я же промахиваюсь и утыкаюсь ладонью левой руки мужчине в грудь. Вдоль позвоночника словно пробегает разряд тока, подгоняемый стройными рядами мурашек, а пальчики предательски начинает покалывать, когда чувствую, как под моей ладошкой гулко бьется его сердце. Выдавая с головой.

— Не вяжется в моей голове твой образ с вот этой розовой подушкой, — пожимает плечами мужчина, мастерски делая вид, что ничего не происходит. Хотя уже почти на коленях у него сижу.

— А какая, по твоему, разумеется, скромному мнению, вяжется?

— Белая, — выпалил как на духу.

— Почему?

— Не знаю. Просто ассоциируешься ты у меня с белым.

— Белая и пушистая, как котик? — усмехаюсь, возвращая свое неловкое тельце в исходное положение.

— Как облачко, Лия.

— Да ну тебя, Артем!

Мужчина улыбается и закрывает глаза. Ведь не так уж и плохо у нас получается контактировать, когда откидываем прошлое и всякие лишние условности.

— А я? С каким цветом у тебя ассоциируюсь? — выдает попутчик неожиданный вопрос. Поворачиваюсь к нему, а он серьезно ждет ответ, вот ни капли не шутит, вгоняя меня сначала в ступор, а потом в краску. Что, естественно, не остается незамеченным.

— Да, ладно, Алия Дмитриевна, неужто вы покраснели? — посмеивается негодяй.

— Я вообще-то девушка, Стельмах, и мне положено иногда смущаться.

— А что я сейчас спросил такого, что бы тебя смутило?

— Ты серьезно думаешь, что я днями и ночами прокручиваю твой образ в голове, подбирая цвет? — усмехаюсь и ловлю себя на горькой мысли, что ведь так оно и есть на самом деле. И день и, черт возьми, ночь.

— Я же прокручиваю… — выпалил Стельмах прежде, чем успел сообразить, но взгляда не отвёл. Правдоруб, и это иногда его выдает с головой.

Мне бы сейчас промолчать, но распирает любопытство, заставляя спросить:

— Что ты делал вчера во дворе нашего с мышкой дома? — вполне осознаю: лезу не в свое дело. — Мы гулять выходили вечером, и я видела твою машину у соседнего подъезда, — зачем-то считаю нужным пояснить.