– Видит Бог, у этой женщины есть сердце, – сказал он себе, – в этом не приходится сомневаться. И все же я так и не смог тронуть его, и Бог свидетель, хотя я виноват перед ней, я любил ее, да, и люблю сейчас. Что ж, это отличная улика, если, конечно, я когда-нибудь осмелюсь ею воспользоваться. Мы с ней оба блефуем, и в итоге победит самый смелый игрок.

Он поднялся с дивана – атмосфера этого дома душила его – и, подойдя к окну, распахнул его и вышел на балкон. Стояла прекрасная лунная ночь, хотя и довольно прохладная, но для шумного Лондона улица была очень даже тихой.

Взяв стул, он сел на балконе и задумался. Его сердце было смягчено страданием, и его мысли упали во вспаханную борозду. Он вспомнил свою давно умершую мать, которую он очень любил, вспомнил, как обычно читал ей свои молитвы, как воскресными вечерами она пела ему гимны. В свое время ее смерть, казалось, вытеснила из его жизни всю радость и красоту, но теперь он поблагодарил небеса за то, что она мертва. А потом Квест подумал о проклятой женщине, которая стала его гибелью, о том, как она вошла в его жизнь, развратила и уничтожила его. Затем перед его мысленным взором предстала Белль, Белль, какой он впервые ее увидел, – семнадцатилетняя девушка, единственная дочь вечно пьяного старого деревенского лекаря, теперь уже давно умершего, и он вспомнил о том, как в то время ее красота приостановила порчу его сердца, потому что он полюбил ее.

Затем он нечестным способом женился на Белль, и та женщина вновь встала на его пути, и он узнал, что жена ненавидит его всей силой своего страстного сердца. Он начал опускаться все ниже и ниже, отказываясь от принципа за принципом, на смену которым пришло лишь ненасытное стремление к респектабельности и покою – долгая, изнуряющая борьба, которая неизменно заканчивалась новыми отступлениями от порядочности, пока, наконец, он не превратился в законченного мошенника, безжалостно преследуемого фурией, от которой не было спасения. И все же он знал: в иных обстоятельствах он мог бы стать хорошим и счастливым человеком и вести достойную жизнь. Но теперь не осталось никаких надежд на это. Тем, кем он стал, он должен быть до конца. Положив голову на каменные перила балкона, он разрыдался. Он рыдал, моля небеса об избавлении от бремени грехов, прекрасно зная, что ему не на что надеяться. Ибо шанс был упущен и судьба его предрешена.

Вскоре по улице прогремел колесами кэб и остановился у входной двери.

– Сейчас что-то будет, – сказал мистер Квест самому себе, метафорически встряхиваясь.

В следующую минуту из экипажа донесся голос, который он слишком хорошо знал, пронзительный и громкий:

– Эй, чего ты ждешь, болван, живо открывай дверь.

– Конечно, моя прекрасная леди, – ответил другой голос, – грубый, хрипловатый мужской голос. – Моя обожаемая Эдит, сей момент.

– Помоги мне выйти, – резко ответила обожаемая Эдит и в следующий момент под свет уличного фонаря шагнул крупный мужчина в вечернем наряде, ужасно вульгарный, похотливого вида, с красными щеками и отвисшей нижней губой. Он повернулся, чтобы помочь даме выйти из экипажа. Как только он протянул ей руку, из дверного проема вышла Эллен и, подойдя к двери кэба, прошептала что-то своей хозяйке.

– Ладно, Джонни, – сказала дама, выходя из экипажа, причем, так громко, что мистер Квест на балконе мог слышать каждое слово. – Давай-ка, дружок, двигай отсюда. Объявился мистер д'Обинь, и, сдается мне, по его мнению, трое – не самая хорошая компания, так что советую тебе сесть и ехать домой, сынок, это избавит меня от необходимости платить извозчику. Пошевеливайся.

– Д'Обинь, – прорычал вульгарный мужчина и выругался, – что мне до твоего д'Обиня? Гони денежки, д'Обинь, и все будет тип-топ! Тебе нет причин ревновать меня, я…

– Прекрати этот шум и уезжай. Он адвокат, и может хорошо на тебе отыграться, ты понял меня, дурья твоя башка?

– Я сам адвокат и мне тоже палец в рот не клади – arcades ambo[9], – сказал Джонни и хрипло рассмеялся. – И я скажу тебе, Эдит, что я по этому поводу думаю: некрасиво тащить кавалера через всю эту чертову пустыню, а затем отправить его восвояси, не дав ему сделать даже глотка. По крайней мере, одолжи нам хотя бы еще одну пятерку. Потому что, как я уже сказал, так не делают.

– Делают или нет, но тебе придется уйти, и никаких больше от меня пятерок сегодня вечером не будет. Давай, пошевеливайся, или я пойму причину. – И она указала на кэб так, что ее спутник похоже испугался, потому что без единого слова сел в экипаж.

В следующий миг кэб развернулся, и Джонни уехал, бормоча себе под нос ругательства.

Женщина, – а это была не кто иная, как миссис д'Обинь, она же Эдит Джонс, она же Тигрица – повернулась и в сопровождении верной Эллен вошла в дом. Вскоре мистер Квест услышал на лестнице шелест ее атласного платья. Он тотчас отступил в темноту балкона и стал ждать. Она открыла дверь, вошла, закрыла ее за собой, а затем, слегка ослепленная светом, на несколько секунд застыла на месте, ища глазами своего гостя. Это была худая, высокая женщина, которой можно было дать любой возраст от сорока до пятидесяти, с остатками прекрасной гибкой фигуры. Ее лицо с острыми чертами под толстым слоем пудры, было жестоким и красивым, и увенчано гривой неестественно желтых волос. Глаза у нее были холодные и голубые, а тонкие губы растянуты в полуулыбке, обнажая крупные, блестящие зубы. Одета она была в богатое, но безвкусное облегающее платье из желтого атласа с черной отделкой, на руках – длинные ярко-желтые перчатки. Двигалась она легко и бесшумно, пристальным взглядом оглядываясь по сторонам на манер кошки, а ее общий вид наводил на мысль о голоде и злобной жестокости. Такова была внешность Тигрицы, и, по правде говоря, она оправдывала ее прозвище.

– Куда он пропал, черт побери? – сказала она вслух. – Неужели он решил обдурить меня?

– Я здесь, Эдит, – тихо сказал мистер Квест, выходя с балкона в комнату.

– Так вот ты где? – сказала она. – Воровато прячешься в темноте, как это за тобой водится. Ну что ж, мой пропадавший невесть куда дружок, наконец-то ты пожаловал домой и принес с собой денежки. Ну же, поцелуй нас, – и она с распростертыми объятиями двинулась ему навстречу.

Мистер Квест заметно вздрогнул и протянул руку, не давая ей приблизиться к нему.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Я не люблю, когда ты накрашена.

Насмешка остановила ее, и в ее холодных глазах промелькнул нехороший свет.

– Неудивительно, что мне приходится краситься, – сказала она. – Что поделать, если я так постарела от нищеты и тяжелой работы… не то, что смазливая миссис Кью. Вот кто мается бездельем весь день, а вся ее работа заключается в том, чтобы тратить мои деньги. Я скажу тебе все как есть, мой дорогой: будь осторожней, или я выкину эту милую кукушку из ее уютного гнездышка и выдерну из нее чужие перья, как та обезьяна сделала с попугаем.